– Оленька.

– Ответьте на мои вопросы, Оленька.

– А на какие? – лукаво прищурилась она.

– На всевозможные.

– Хорошо. Вы меня не хватайте за руку, не рассыпайте мелок,а я возьму маленькую дозу – и отвечу на ваши вопросы… Идет?

Он кивнул, скрепя сердце. Ольга проворно поддела ногтемпорошок, умело втянула правой ноздрей. Посидела, прикрыв глаза – боже, какие унее были ресницы, как она была красива… У Бестужева горько сжалось сердце.

– Зря вы боитесь, Алексис, – сказала она, неоткрывая глаз. – Сначала – восхитительный холод в носу, потом он проникаетпод череп… Вы про что хотите спросить?

– Вы помните Струмилина?

– Коленьку? Еще бы. Он был невероятно милый…

– Он умер… – осторожно сказал Бестужев, подыскиваяслова и обороты.

– Вы со-овершенно-о не в курсе-е… – пропелаОльга. – Милый, таинственный Алексис, вы совершенно не в курсе. Вовсе онне умирал. Согласно правилам российской грамматики, «умер» говорят прочеловека, когда он сам умер. Вот взял сам да и умер. А Коля не умер. Я егозастрелила.

– Как? – вырвалось у Бестужева.

– У меня был свой пистолет, я улучила момент,приставила дуло к виску и… нажала. Он был прав – это действительнонепередаваемое ощущение. Этот толчок, отбросивший его голову, это ощущение вруке с пистолетом, в мозгу, в воздухе… Алексис, вы никогда не стреляли человекув висок? Жаль. Это непередаваемо, говорю вам…

– Ольга! – Бестужев взял ее за руку повыше локтя илегонько тряхнул. – Вы понимаете, что говорите?

– Я говорю вам все как было, – сказала Ольга,глядя на него незатуманенным, ясным взором. – Я достала «Байярд»… вычитали про Байярда? Рыцаря? Я, конечно, держала в руке не рыцаря, а пистолет,он только именуется в честь того рыцаря… И выстрелила ему в висок.

– Вы понимаете, что признаетесь в убийстве?

– Господи, Алексис, неужели вы прозаичный? Как жаль,если так. Убийство – это когда пьяный мужик бьет другого по голове топором. А яне убивала, я искала ощущений. Алексис, люди делятся на плебеев исверхчеловеков. Плебеи живут по скучному смыслу, а сверхчеловеки ищут ощущенийи новизны. Это же так просто… Мир – это сонм ощущений, и нужно познать какможно больше…

– Я ведь могу вас арестовать…

– А вот это – фигушки, – сказала она неожиданнотрезвым, холодным голосом. – Ну кто вы такой, чтобы меня арестовывать?

– Офицер охранного отделения.

– Ой-ой-ой-ой! – закачала она головой, каккитайский болванчик. – Какие ужасти… Я – Серебрякова, Алексис. Папателефонирует губернатору или кому-нибудь еще и вас разжалуют… а мне будетжалко, вы симпатичный. Вас обязательно разжалуют. Мне – можно. Мне все можно. Авас разжалуют… или придет дьявол и вас убьет.

– Какой еще дьявол?

– Который мне служит, – серьезно сказалаОльга. – Ну, он не всегда мне служит, он иногда требует ему служить, онменя агентурит… но это ведь означает еще одно непередаваемое ощущение и неболее того, верно?

– Странное сочетание слов, – сказал Бестужев вслухто, что думал. – «Дьявол» и «агентурит».

– Думаете? Ну, я же не про того дьявола, которогоругают в Библии. Я про своего дьявола, персонального, с которым мы служим другдругу… – она фыркнула. – Это так перепутывается, что не всегда ипоймешь, кто кому служит. Знаете, он меня однажды побил. По шее. А потом я егооцарапала, пребольно, вот! И хотела оборвать ему погон, но пожалела – какон пойдет по улице с одним погоном?

– Ваш дьявол – в погонах?

– Ну конечно, непонятливый вы! Я же говорю – онесть, он живой, он настоящий, это я его зову дьяволом, а ему, между прочим,обидно, он обижается…

– Это он вам велел убить Струмилина?

– Поняли наконец-то! Алексис, вы порой бываетеудивительно недогадливы… Конечно, дьявол велел. С чего бы мне самой убиватьКолю? Но дьявол мне объяснил, что это необходимо, что это даст непередаваемыеощущения… и он ведь не соврал. Зря я поначалу спорила… Вот только стрелять вматрац было форменной глупостью, но и это зачем-то было нужно…

– В матрац?

– Ну да, на кровати, – досадливо поморщиласьОльга. – Зачем-то это было надо… Но я послушалась. Дьявол хитрый, как тот,из Библии. Знаете, Алексис, я имела неосторожность сняться на фотографии, ну,знаете, в парижском стиле, я там была совершенно нагая, в интересных позах… Аон добыл. И пугал, что покажет папе. Папа меня убил бы, без сомнения. И отдаеттеперь по одной, но четыре еще у него… Ну и наплевать, я же вам объясняю, чтоиногда я ему служу, а иногда и он мне…

Бестужев смотрел на нее напряженно и зло. С одной стороны,ее излияния можно было со спокойной совестью поименовать высокопробнымнаркотическим бредом. С другой же… Очень уж много в этом бреду было реальности.Логики. Системы.

– Значит, вы только зовете его дьяволом, а на самомделе – он живой человек?

– Ну да, да, да! И еще какой живой! Мы с ним иногдаложимся в спаленке, и он до сих пор на многое способен… Вам рассказать, чему онменя научил? Мои ноги…

– А что у него на погонах? – перебилБестужев. – Сколько полосок? Сколько звездочек? Вы помните, Олечка?

Ольга, раскачиваясь на стуле, посмотрела на него, потом,прыснув, высунула язык:

– Ка-акой вы хитренький! А я вам не скажу! Потому чтотогда он меня убьет. Взаправду. Это, конечно, будет ощущение, но не из тех, чтомне хочется испробовать… Он меня непременно убьет, если я проболтаюсь. А потомуя вам ничего и не скажу, милый, милый… Я хочу жить, я молода. И я – умница,разве что с фотографиями оплошала… А он меня убьет. Он тоже умный, умнее меня,он слишком давно играет людьми, как владыка, дьявола так и зовут владыкой, вотсовпадение… – она с непритворным испугом зажала рот ладошкой,отвернулась. – Алексис, отстаньте. Или пойдемте в спаленку, или извольтеубраться прочь. Такой разговор мне не доставляет приятных ощущений…

– Значит, не скажете, кто он?

– А я сейчас разобью окно, – безмятежно сказалаОльга. – И начну кричать, сударь, что вы меня насильничаете… Заманили,кокаину насильно насыпали, платье рвете… Вам будет скверно…

Бестужев, не долго думая, встал и быстро вышел. Вслед емунесся серебристый, беззаботный смех – так и звучавший в ушах, пока он спускалсяпо лестнице. Ничего нельзя было сделать. Бессмысленно везти ее в одно из учреждений,как раз и предназначенных для задушевных бесед с теми, кто стреляет людям ввисок. Куда ни отвези, отпустить придется очень быстро. Ольга Серебрякова – неВанька Тутушкин, которого можно и по шее приурезать, которого можно спрятать напару дней в арестном полицейском доме… И правильно поступил, что побыстрееубрался – могла и вправду разбить окно, заорать на всю улицу, изволь отмыватьсяпотом…