Янина Герцштейн, по мужу Фридер, продюсер и гражданин мира, не боялась подчеркивать ни свои формы, ни свои волосы, ни того, что на нее должны пялиться. А ослепительно красная помада была, на вкус Стаса, уж немножко множко.

Именно ради исправления образа он неожиданно притянул Яну к себе и начал губами снимать помаду с губ. Та слегка опешила, но тут же практически перешла в контратаку.

Утром в гостиничном номере Стас наконец включил телефон, нашел пять пропущенных звонков Лакринского, отзвонился, послышал возмущенный клекот, пообещал искупить и к вечеру быть в Москве.

Яна задумчиво курила.

— Работа дергает, да мне, наверное, тоже пора. Спасибо, Стас, ты мне вернул веру в то, что я еще чего-то стою как бабель.

За следующие десять минут Линькович узнал, что Яна бросила первого мужа ради архитектора Антонио Малезани из Неаполя. Любила она его без памяти и именно поэтому отвергла робкую попытку господина Фридера (он хороший дядька, лет на одиннадцать старше, добрый, заботливый, Арик его любит, только тоска смертная) возродить их брак. Через полгода выяснилось, что Малезани гей и женился на Яне, только чтобы позлить своего бывшего партнера. Который тут же как раз и нарисовался.

— Два года продолжался этот чертов ад, Стас, ты даже не представляешь.

Попрощавшись с нашедшим себя с каким-то пуэрториканцем Малезани, Яна влетела в роман с женатым мужиком. Тот «ссался настолько, что кончал от одного воспоминания о частных детективах. Бывало, и штаны спустить не успевал».

Тут и подвернулся город Лондон с Линьковичем в придачу, но Стас год «вола, а не меня трахал». Яна решила, что мужикам она больше совсем не интересна. В общем, Линькович прыгнул со своими поцелуями в самый последний вагон уходящего хер знает куда поезда.

Решение жениться пришло к Стасу на каком-то концерте, он уж и не помнил где. Когда оставшиеся в живых участники ансамбля «Куин» спели We are the Champions вместе с Земфирой, Яна орала припев, а Стас держал ее за талию и понимал, что еще раз потерять ее просто не сможет.

Развод с Кариной сулил проблемы исключительно технического свойства. Квартира в Москве, дом в Ниме, алименты в разумных пределах, вклад на образование дочек.

Больше сложностей обещало решение вопроса, где и как жить.

Идею о переезде в Лондон и открытии какого-то бизнеса, хоть бы и продюсерского, пришлось отвергнуть — господин Лакринский не понял бы. А накоплений, особенно после развода, хватило бы ненадолго.

Тогда Линькович решил вернуть Яну домой. Купить ей в Москве фирму или войти деньгами в клуб. Или просто сделать домохозяйкой и прилежной матерью новых маленьких Линьковичей. И в конце концов в России хорошо деньги зарабатывать, а уж тратить можно где угодно.

Для обсуждения плана Стас попросил Яну об очередной встрече в Лондоне. Не сообразив даже, что на этот день приходится матч Англия — Россия, на который двинулись тысячи любителей футбола. Линькович уж и забыл, когда добирался в Лондон экономом. Самолет был пьянее пьяного, хуже, чем чартер в Таиланд образца двухтысячного года.

Стас наметил встречу вдалеке от тех мест, где могли пировать соотечественники. Девушка не сильно даже и опоздала, всего лишь первый «Гиннесс» допился.

— Представляешь, я сейчас Антошку нашего видела, — Яна махнула рукой в сторону, откуда пришла. «Гиннесс» пить не стала, спросила сидр.

— Антошку?

— Маякова, друга нашего дачного, он, правда, отъелся в три раза, если не больше, важный, что твой лорд. Девка, правда, с ним красоты нереальной, как только уболтал.

— И о чем вы говорили?

— Он меня не узнал, я махнула рукой, он так важно кивнул, я себя секретаршей почуяла, разве что юбку не задрала, ой, не куксись, где он, где ты, рассказывай.

Стас сделал долгий глоток.

2009 ГОД

Дмитрий Хубариев

«…Поняли мужики, что терпеть больше нельзя, решили жалобу в Москву писать. Думают кому, давай, может, президенту. Нет, другие говорят, тут не до полумер, давай, в натуре, сразу премьеру».

Двадцать пять лет назад в электричках политических анекдотов не рассказывали, думал Дима. И выглядели все иначе. Если бы отцы вон тех гопников увидели бы своих сыновей в шортах, да еще и такого цвета, то точно бы отметелили. Зато не пьют портвейна, только вот дядька в углу пиво похлебывает.

За несколько недель до смерти баба Вера почему-то разговорилась о Димином детстве и стала вспоминать, как они жили на даче в Северянке: «Прокатиться бы туда еще раз, ты б ребят позвал, я бы посмотрела на них, на Стаса, на Антона, на хулигана этого Петю». Дима начал думать, как лучше это устроить, с кем из знакомых о машине договориться, но потом бабушка стала стремительно слабеть. Ушла она как-то быстро и легко. По словам врача, и болезни не было никакой, просто кончились силы.

На похоронах были соседи и старики, муж с женой. Они когда-то дружили с бабушкой, потом уехали в другой город, но контактов не теряли. А когда вернулись в Москву, и вовсе стали ходить в гости.

От них Дима узнал, что баба Вера была в министерстве на хорошем счету и делала неплохую карьеру. Но после смерти их с Максом родителей внучков пришлось бы сдать в детский дом. Она пошла на менее перспективную, но более спокойную работу. Только в этот момент Дима осознал — двух сирот баба Вера получила на шею, будучи немногим старше его нынешнего, — в сорок шесть лет.

Это, по уверению бабушкиной подруги, было уже второй жертвой ради семьи. В свое время она бортанула жениха, взяв на себя заботу о дочери младшей сестры — куда делась она сама, старик со старухой не знали. Помнили только имя. И оно странным образом совпадало с именем бабушкиной троюродной сестры, которая в начале девяностых лежала парализованная у них дома. Была ли это действительно она или просто имена совпали, спросить было больше некого.

Хубариев несколько раз подступался к бабе Вере с вопросами о семейной истории, но она отшучивалась. Обещала как-нибудь рассказать и уверяла, что никаких особых тайн нет.

— Может быть, есть какое-то семейное наследство, — смеялся Дима.

— Если и найдутся, то только семейные долги, — в том же духе отвечала бабушка.

Родного деда, как понял Дима, вообще никто не знал, мамино отчество было взято с потолка. Про отца было известно, что сирота, попал в Суворовское училище после войны прямиком из детдома.

— А жениха бабушки твоей я помню, он такой энергичный был, красивый, но с ним надо было в Сибирь ехать, газ добывать, он так потом по этой части и пошел, я его уже в нынешние времена в президиуме с Черномырдиным видела, — рассказывала старуха.