«Сироту, найденную на кухне, назвали Амицией. Она не приходилась мне сестрой и прогнала меня прочь. Я никогда не вернусь обратно…

Когда любишь, тебя вовсе не заботит, что происходит с тобой, но лишь пока любимым ничего не угрожает. Правда обязательно всплывет наружу, но тебе самой ни в чем не нужно признаваться.

Ты не знаешь всего полностью».

В зале, сотрясающемся совсем недавно, словно при землетрясении, теперь было тихо, как в могиле. Будто бы в знак напоминания о том, что происходило в зале, из-за каменных стен послышался низкий раскат грома. Приближалась гроза.

— Леди де Лаэрн, — медленно проговорил Эдуард, обдумывая каждое слово, — полагаю, вам следовало бы получше объяснить, что вы имели в виду.

— Прошу прощения, ваше величество, я не думала, что это вызовет столь сильное потрясение. Очевидно, вы удовлетворены тем, что все сведения, собранные этим весьма способным и ответственным человеком — лордом Гриффином, абсолютно точны. По крайней мере они точны с точки зрения моей матери, Колетты де Лаэрн. Брошенный младенец действительно был найден на кухне де Лаэрнов, и девочку принесли в дом показать хозяйке. Ее оставили в качестве компаньонки-воспитанницы с перспективой стать личной горничной подрастающей леди. Все это чистая правда. А вот о чем Колетта не упомянула — причем совершенно сознательно, я уверена в этом, — так это о том, что дитя вовсе не являлась сиротой в полном смысле этого слова. Она была внебрачным ребенком лорда Волана де Лаэрна от бедной местной крестьянской девушки. Колетта вместе с мужем наивно полагали, что все хранится в глубокой тайне, однако этот так называемый секрет был известен всей округе.

— И как же так вышло, что одна из вас стала законным членом семьи, а другая — отвергнута?

— Это была история предательства, — горько прошептала леди де Лаэрн, — породившая тот самый ночной кошмар, преследовавший последние дни пребывания Амиции в Гаскони. Мы были похожи друг на друга, как сестры-близняшки и это естественно, поскольку мы действительно были сестрами. А дальше случилось ужасное.

Я разъезжала по местным деревенькам, думая, не прикупить ли мне что-нибудь для сестры, когда была замечена людьми де Монфора. Они схватили меня, справедливо полагая, что я родная дочь властительного барона, оказывающего им такое мощное сопротивление. Сначала они решили пытать меня, надеясь, что я выдам им что-нибудь полезное, но, — тут старая женщина слегка запнулась, — но дело кончилось лишь тем, что надо мной надругались. Поскольку я отсутствовала уже довольно долго, Амиция бросилась на поиски и нашла меня, когда мерзавцы уже закончили свое дело. Со своим маленьким кинжалом она бросилась на пару озлобленных амбалов, решив защитить меня во что бы то ни стало, пусть даже ценой собственной жизни.

— И что же случилось потом? — услышала Сибилла голос Джулиана, увлеченного рассказом.

— Они решили, что обознались, схватив не ту, кто им был нужен, и переключились на Амицию, хотя она и не думала сдаваться без боя. Это стоило людям де Монфора нескольких кровавых ран. А меня отшвырнули в сторону, как слепого котенка. Только и я не думала уходить.

Амиция так ничего и не сказала этим головорезам, даже когда те принялись ее избивать. Тогда, раздев ее донага, они начали хлестать Амицию плеткой. Сама она могла только чувствовать, но не видеть, настолько заплыли ее глаза. Полагаю, они бы убили ее и… И я сделала то, чего никогда бы не сделала Амиция: я рассказала им все, что они хотели знать.

Когда люди де Монфора исчезли, я помогла сестре надеть платье, и мы кое-как добрались до стен замка де Лаэрн. Нас нашли почти сразу, и, как только стало известно, кто замешан в таком ужасном деле, поднялся невероятный переполох. Всем было важно знать, какие именно сведения были получены людьми де Монфора. Но прежде чем я призналась в том, что выдала многое ради спасения жизни Амиции, она вдруг прервала меня и заявила, что во всем виновата она сама. Сказала, что не выдержала пыток, что у нее был только один выбор — между смертью и изменой. Видели бы вы маску ледяной ненависти на лице Колетты. Я никогда не забуду, как она произнесла: «Лучше бы ты выбрала смерть!»

— Так зачем же вашей сестре понадобилось брать вину на себя?

— Она же не знала правды своего рождения. Считала себя родной дочерью Колетты, а меня безродной сиротой. Амиция посчитала, что мне не выжить после случившегося. Но истина заключается в том, что неродная нам Колетта различала нас довольно плохо, в основном по одежде. По изложенным выше причинам ее материнские чувства оставляли, мягко говоря, желать лучшего, видела она нас крайне редко и, как вы понимаете, могла легко нас перепутать. Кровавое месиво вместо лица делало Амицию неузнаваемой. Добавьте сюда окровавленное платье, грязное тело и признание в измене, слетевшее с ее потрескавшихся губ. Колетта решила, что она — это я. Можно ли мне немного воды? — прервалась леди де Лаэрн. — Уже много лет мне не доводилось столько времени говорить беспрерывно.

Мгновенно подскочивший судейский поднес ей стакан, в то время как Эдуард продолжал хранить молчание.

— Зная всю правду, Колетта сделала тонкий ход, прокляв Амицию как простолюдинку, предательницу и шлюху, а затем приказала выкинуть ее из замка среди ночи, несмотря на ее плачевное состояние. Я тоже не молчала. Пыталась опровергнуть то, что сказала Амиция, взяв на себя мою вину, и пыталась объяснить все, как было на самом деле. Поверьте, я сорвала голос от собственных воплей, чтобы доказать, что во всем виновата именно я. Бесполезно. С точки зрения Колетты, я была озабочена только тем, что лишусь верной подруги, не больше. Меня, бьющуюся в истерике, заперли в собственных комнатах — кстати, не только моих, но и Амиции. Той же ночью во всей округе уже было известно, что сирота-горничная, которую из милости приютили в доме де Лаэрнов, стала подлой изменницей, преданной анафеме. Персоной нон фата — кажется, так говорили римляне? Когда меня выпустили, Амиции уже не было в доме.

— Хм! И вы просто смирились с таким положением собственной сестры? — спросил Эдуард.

— Отнюдь! — покачала седой головой леди де Лаэрн. — Я была вне себя, осознав положение Амиции. Где она? Что с ней? И вновь я обратилась к Колетте, убеждая, что во всем виновата только я. А она ответила мне, что я потеряла разум, и на этом разговор был закончен.

— Неужели вы никогда не пытались поговорить с ней снова?

— Пыталась, — улыбнулась леди де Лаэрн. — Несколькими месяцами позже, когда армия де Монфора вернулась в Бордо, меня разыскал английский офицер. Он охранял Амицию по пути в Англию и рассказал, что она останавливалась вместе с леди де Монфор в замке Кенилворт. Похоже, этот офицер был влюблен в Амицию, потому что не скрывал досады, когда упомянул, что она завязала дружбу с богатым английским лордом и собралась за него замуж.

— Морис Фокс, — произнес Эдуард, словно размышляя о чем-то.

— Именно так, — утвердительно кивнула леди де Лаэрн.

— И что этот английский офицер? — вдруг спросила Сибилла, поднимая взгляд на старую женщину, так похожую на ее мать. — Он не рассказывал о себе? Кто он и откуда, как его имя?