Занятый этими мыслями, он совсем не глядел на пленницу. Взгляд его был направлен в сторону речного брода. Видеть его Билл не мог, зато слышал. Прислушиваясь к монотонному шуму воды, разбойник старался уловить стук лошадиных подков. Попыхивая трубкой, он то и дело ворчал, досадуя, что из-за выпавшей ему обязанности он может частично лишиться доли награбленного.

Совсем иначе вел себя его спутник по ту сторону дерева; он также снял с седла пленницу и положил на землю. Но не стал без дела стоять рядом с ней. Зацепив поводья лошади за кусок выступающей коры дуба, он оставил пленницу и ушел. У него не было опасений, что та сможет сбежать – перед уходом он принял меры предосторожности, связав несчастную по рукам и ногам. И все это, не издав не то что ни слова, но ни единого звука!

Все так же молча похититель покинул ее, обратившись к реке и следуя по тропе, ведущей к берегу.

Хотя от брода их отделяло несколько сот ярдов, до потока было намного ближе, потому что тропа шла параллельно берегу. Виргинский дуб нависал над рекой, отделенный от нее только полосой кустарника.

Через заросли вела тропка, протоптанная лесными обитателями, идущими на водопой.

Раздвинув ветки, способные сорвать с его головы пернатую тиару, лейтенант двинулся по тропе, причем не с оглядкой, а уверенно, как человек, хорошо знающий дорогу. За кустами перед ним открылась широкая гладь реки. Ее спокойные чистые воды составляли вопиющий контраст с бушующими в его сердце темными страстями. Но он не думал об этом, останавливаясь на берегу. Он пришел сюда не душу очистить, а с целью более прозаической – умыть лицо. Для этого он захватил с собой хранившиеся в седельной суме кусок мыла и тряпицу.

Спустившись по склону, лейтенант наклонился и посмотрел на свое отражение в воде. Этот поток отражал много ужасных лиц, но ни одно не было страшнее и отвратительнее его физиономии, густо покрытой краской. Она не сильно изменилась даже после того, как под смытым гримом обнаружилась белая кожа. Напротив, в его чертах более явно проступила низменная страсть, более уместная темному дикарю.

Покончив с туалетом, разбойник бросил мыло и мочалку в реку и вернулся на берег.

– Ее ждет сюрприз, каких она не переживала с момента выезда из Штатов, – проговорил он, снова надевая плюмаж. – Готов побиться об заклад, что мое лицо испугает ее теперь даже сильнее, чем в старом саду. Там-то она его не узнала, а вот теперь узнает. Ну, пора: ее ждет мука, а меня торжество, ибо мной уготована месть. Что может быть слаще!

Произнеся эту возбужденную речь, разбойник нырнул в сумрачные заросли и вскоре вернулся на поляну. Он не обнаружил никаких перемен, да их и не произошло.

Подойдя к той, которую недавно оставил, лейтенант воззрился на нее алчным взором, как пантера смотрит на добычу, распростертую у ног, намереваясь не спеша приступить к пиршеству.

Но стоял он так только секунду, после чего наклонился к несчастной.

– Итак, Хелен, отныне и навсегда ты в моей власти, – прошипел он ей на ухо. – Ты у меня в руках так же надежно, как мышь в когтях у кошки. О, какое наслаждение… какое наслаждение!

У бедняжки развеялись последние сомнения. Эти восклицания издавал человек, разрушивший всю ее жизнь. Этот голос, не таящийся больше, принадлежал Ричарду Дарку!

Мучительные чувства испытывала Хелен Армстронг, слушая эти речи, но не сказала в ответ ни слова. Она знала, что это бесполезно, да и не могла ничего произнести, лишившись от отчаяния дара речи.

Несколько минут молчал и Дарк, как бы упиваясь своим торжеством. Когда он заговорил снова, тон его изменился.

– Знаешь ли ты, кто говорит с тобой? – спросил Дик. – Или мне следует представиться, Нелл? Ты ведь простишь старому другу такую вольность?

Не дождавшись ответа, негодяй продолжил с той же издевкой:

– Да, старому другу… Ты ведь помнишь меня, хоть мы и встречались довольно давно и далеко отсюда. Если ты забыла, то я могу напомнить тебе об одном приключении, случившемся во время последнего нашего свидания. Не достаточно ли, впрочем, будет назвать место и время? Это было под магнолией в штате Миссисипи, в десять часов вечера, при свете луны, как и теперь. Не важно, что день и месяц были другие, как не важны и прочие мелкие обстоятельства. Сосредоточимся на серьезных. И я благодарен Богу за эти различия: под магнолией я стоял на коленях у твоих ног, под этим дубом ты лежишь у моих.

Он помолчал, но не в ожидании ответа. Женщина выносила эту пытку молча, и только движение одеяла показывало, как сильно вздымалась от волнения ее грудь, и как трепетало сердце.

Тот, кто возвышался над ней, знал, что оно трепещет от боли. Но не чувствовал сострадания. Напротив, это доставляло ему наслаждение. В очередной раз с его губ сорвалось возбужденное восклицание: «Какое наслаждение!»

Помолчав еще немного, он продолжил глумиться:

– Итак, прекрасная Хелен, ты ведь понимаешь, что наше положение относительно друг друга переменилось, и надеюсь, будешь вести себя сообразно этой перемене. Под деревом в Миссисипи ты отвергла меня; здесь, в Техасе, ты не будешь такой несговорчивой, ведь так?

Ответа не последовало.

– Не желаешь отвечать, обойдусь и без ответа. Помнишь старую пословицу: молчание – знак согласия. Быть может, язык твой в конце концов развяжется, когда ты перестанешь грустить о том, кто умер, о твоем любимчике Чарльзе Клэнси. Ты, вероятно, читала о его смерти и про то, кто его убил? Все истинная правда, и я могу прибавить, что этого никто не знает лучше меня, потому что это я отправил вышеупомянутого джентльмена к праотцам. Я, Ричард Дарк.

Совершая это циничное признание, негодяй наклонился пониже, чтобы полюбоваться реакцией. Видеть лица, по-прежнему закутанного в серапе, он не мог, зато видел, как вздрогнуло от головы до ног ее тело. И едва ли стоило этому удивляться, ведь в мозгу девушки проносились мысли: «Он убил его. И может убить меня. Но мне теперь все равно».

Голос обвиняющего себя убийцы зазвучал снова:

– Узнаешь меня теперь?

Она по-прежнему лежала молча и не шевелилась больше, даже сердце ее как будто перестало биться. Не умерла ли она? Не лишилась ли навек дара речи? Похоже, так и было.

– Ну хорошо, – сказал Дарк. – Значит, узнавать меня ты отказываешься? Быть может, вид моего лица поможет? Зрение – самое острое из всех чувств и наиболее верное. Не стоит долее лишать тебя оного. Пойдем-ка на свет.

Он перенес ее из-под дерева и положил на освещенное луной место, затем опустился на колени и выхватил из-за пояса что-то блестящее. Два месяца тому назад он вот так же склонялся над простертым телом ее возлюбленного, держа перед его глазами фотокарточку с ее изображением. Теперь в его руках был нож!

Можно было подумать, что он собирается убить ее, но вместо этого он разрезал серапе и, раздвинув в стороны, открыл ее лицо. Прекрасная, но бледная от волнения, девушка походила на непокорную монахиню, восставшую против клобука, и желающую оставить монастырь и постриг.