было нелегкое детство. Знаю, что я не одна такая, но именно годы одиночества сформировали мою личность. Крошечные скрипки всегда звучат громче всего для тех, кто на них играет. То, что меня передавали из одной приемной семьи в другую, как ненужный товар, заставило меня никогда не чувствовать себя слишком комфортно и никогда никому не доверять. Включая саму себя. Каждый новый дом означал новую семью, новую школу, новых друзей, поэтому я старалась предстать новой версией себя. Но ни одна из них не подходила идеально.

Меня всегда преследовала смерть моих родителей, потому что это была моя вина. Если бы моя мать не была беременна мной, то не оказалась бы в машине, а мой отец не вез бы ее в больницу, когда в них врезался грузовик. Если бы Адам не встретил меня, его жизнь тоже сложилась бы совсем по-другому. У нас так много общего, но в последнее время мы очень отдалились. Я наблюдала за Адамом в течение многих лет. Благодаря его успеху — и Интернету — это оказалось несложно. Я пыталась быть ему хорошей женой, но он, похоже, по-прежнему считает меня посредственностью, а ее — замечательной. Я пыталась сделать его счастливым. Я пытался загладить свою вину за то, что случилось очень давно, в прошлом. Пытаясь угодить другим людям, я трансформировалась в столько разных версий самой себя, что больше не знаю, какая я на самом деле. Сейчас мне нужно сосредоточиться на будущем. Своем. Искупление подобно тому горшку с золотом в конце радуги, который в реальности никто и никогда не находит.

— Зачем Робин писать на зеркале красной помадой «камень-ножницы-бумага»? — спрашиваю я, задумываясь, есть ли у бывшей Адама проблемы с психическим здоровьем, о которых я могу не знать. Я наблюдаю, как он начинает расхаживать по комнате, сам слегка напоминая невменяемого. — Зачем ей обманом заманивать нас в Шотландию? Почему она держала личность своего отца в секрете в течение десяти лет и никому не сообщила о его смерти? И зачем ей красть нашу собаку…

Адам прерывает мои вопросы.

— Технически Боб ее пес…

— Точно, был ее псом! Но Робин ведь просто взяла и ушла. Исчезла, не сказав ни слова. После инцидента с магнолией мы ничего больше не слышали о ней, кроме как от адвоката…

— Ну, полагаю, что вернуться домой в годовщину свадьбы раньше обычного и застать своего мужа в постели со своей лучшей подругой было довольно неприятно.

— Твой брак распался задолго до того, как появилась я.

— Я никогда не хотел причинить ей боль…

— Мне кажется, поезд давно ушел. Возможно, ты захочешь поболтаться здесь, вспоминая свою прекрасную первую жену, но, кем бы ни была Робин раньше, совершенно очевидно, что теперь она законченная психопатка. Думаю, можно с уверенностью предположить, что именно ее лицо я видела в окне прошлой ночью. Должно быть, она стоит за всеми странными событиями, имеющими целью напугать нас, происходящими с тех пор, как мы приехали. Скорее всего, она намеренно выключила генератор, пытаясь заморозить нас до смерти…

— Это я выключил генератор, — признаётся Адам.

Его слова не сразу доходят до меня, будто он говорит на другом языке.

— Что?!

Он пожимает плечами.

— Я просто хотел вернуться в Лондон как можно скорее. Я думал, если электричество отключится полностью, ты согласишься сразу вернуться домой.

Это откровение немного бесит меня, но я напоминаю себе, что враг — Робин, а не Адам. Я не позволю ей победить. Неважно, что произойдет, когда мы вернемся в Лондон, сейчас как никогда требуется, чтобы мы с Адамом оставались в одной команде. Мы против нее.

— Ты понимаешь, что, вероятнее всего, в крытом соломой коттедже ты видел Робин? Бьюсь об заклад, она и сейчас там, и думаю, нам пора пойти и разобраться с ней. Может, ты и боишься свою бывшую жену, но я — нет.

— Да, мне страшно, — произносит он, и я испытываю к нему нечто напоминающее отвращение. Крохотная частичка меня голосует за то, что лучше бы оставить их в покое: они заслуживают друг друга.

— Это же Робин, вспомни! Твоя добренькая маленькая первая жена, которая не могла и паука раздавить!

— Но если она жила здесь совсем одна последние пару лет… людям свойственно меняться.

— Люди. Никогда. Не меняются.

Мы оба застываем, словно в стоп-кадре, когда слышим три гулких удара снизу, таких мощных, что кажется, будто часовня сотрясается — и мы вместе с ней.

— Что это было? — шепчу я.

Прежде чем он успевает ответить, это происходит снова; звук теперь такой громкий, точно какой-то великан пытается войти в эти большие готические церковные двери. Выражение ужаса на лице Адама превращает мой страх в гнев. Я ее не боюсь.

Я выскакиваю из спальни, бегу вниз по лестнице, через библиотечную гостиную, в спешке опрокидывая несколько книг. Адреналин бурлит во мне, и, несмотря на все странные события последних двадцати четырех часов, теперь, когда понятно, с кем мы имеем дело, я уверена, что всему должно найтись рациональное объяснение. Ни призраков, ни ведьм, ни великанов — только сумасшедшая бывшая жена. И я заставлю ее пожалеть, что она так с нами поступила!

Добравшись до комнаты для обуви, я обнаруживаю, что церковная скамья все еще загораживает дверь. Я пытаюсь отодвинуть ее в сторону, но она не поддается. Адам появляется позади меня; сейчас он мало напоминает мужчину, за которого я вышла замуж, больше того — которого я планировала оставить.

— Помоги мне, — требую я.

— Ты уверена, что это хорошая идея?

— У тебя есть получше?

Пока мы отодвигаем тяжелую мебель в сторону, я вспоминаю, каким по-детски наивным может быть мой муж. То, как он возвращается к своей мальчишечьей версии всякий раз, когда жизнь становится слишком шумной, раньше казалось милым. У меня всегда появлялось желание защитить его. На его разбитом сердце повсюду мои отпечатки пальцев, и я хотела стереть их начисто и начать все сначала. Теперь я просто хочу, чтобы он набрался мужества.

Двери часовни дребезжат, когда кто-то с другой стороны снова медленно стучит три раза. Звук эхом разносится вокруг нас, и мы оба делаем шаг назад. Мое внимание привлекает стена с крошечными зеркалами, и я вижу в них множество миниатюрных отражений моего мужа. Они выглядят так, словно он… улыбается. Когда я оглядываюсь на оригинал, стоящий рядом со мной, то вместо улыбки обнаруживаю на его лице выражение чистого ужаса.

Я схожу с ума.

Я колеблюсь, прежде чем взяться за дверную ручку, и испытываю некоторое облегчение, когда она не поддается.

— Где ключ? — спрашиваю я, протягивая ладонь.