— Кто ты?

— Девка я дворовая князя Ивана Андреевича Можайского.

— Хм… недурна! А как здесь оказалась? Брат-то мой в уделе своем сидит.

— Боярин его меня в дорогу выпросил, вот с ним к тебе и едем.

— Стало быть, боярин Ваньки Можайского тебя при себе держит? — бесстыдно выпытывал князь, млея от сладостного желания и разглядывая ее обнаженные и слегка полноватые ноги.

— Держит, — неохотно призналась князю девка.

Была она совсем молоденькая, глазищи огромные, синие, воззрилась на князя, и трудно было понять, что в них больше — страха или любопытства.

Девка была и в самом деле красива: через прозрачную кожу князь видел на руках тоненькие вены, а ноги длинные и крепкие. Она напоминала легкую быструю лань. Подстрелил, стало быть, ее боярин.

И тут девка, видно, почувствовала свою власть над князем, перестала краснеть и стояла такая, как есть.

Князь вспомнил, что жена в сопровождении бояр и мамок уехала на богомолье и супружеская постель остыла. Насмотревшись вволю, он вяло обронил:

— Сорочку накинь. Во дворец ко мне поедешь… со мной будешь, пока жена с богомолья не вернется.

За всю дорогу князь не обернулся ни разу, знал Дмитрий: младший из рынд, уступив красавице рыжего коня, шел рядом, сжимая в руках повод. И когда приехали на княжеский двор, а рынды расторопно подставляли под ноги скамейку, чтобы он мог спуститься, Дмитрий глянул на девку: «А хороша! Ой как хороша девка! Надо будет ей бусы подарить».

Князь протянул руки, и девка, доверчиво утонув в его объятиях, спустилась с коня.

О невинных забавах Дмитрия Юрьевича Большого знали все дворовые, не могло это укрыться и от княгини. Кто знает, очевидно, она и уехала на богомолье, чтобы замаливать мужнины грехи. Чтобы не жил он окаянным, самому-то ему недосуг!

— В покои мои пойдем, хозяйкой пока будешь. Эй, слуги! Налить мне вина и… Как тебя величать?

— Настасьей меня кличут, — стыдливо опустила глаза красавица.

— И для гостьи моей, для Настасьи.

Когда вино затуманило голову, князь подошел к Настасье и стал медленно снимать с нее сарафан. Дмитрий ощущал, как под его руками трепетало, словно сердце перепуганной птицы, молодое упругое тело, томящееся от желания. Дмитрий видел девичью грудь с вишневыми сосками, длинную гибкую шею, а потом поднял девушку на руки и положил на супружеское ложе.

Князь тешился с Настасьей, забыв про то, что уже утро, а в сенях спозаранку его ожидают бояре. Постельничий только шипел, если кто начинал выказывать нетерпение:

— Негоже тревожить, пусть милуется.

Дмитрий давал себе короткий отдых и вновь любился с Настасьей. Страсть в нем вспыхивала тотчас, как только он видел ее юное лицо, чувствовал под своими пальцами ее ровную гладкую кожу. И она с закрытыми глазами благодарно отдавалась княжеской ласке. Ему хотелось ласкать ее бесконечно, утомить в своих объятиях, прижаться губами к ее груди, но вместо этого он слегка тронул ее рукой и сказал:

— Подымайся, краса… Супружница моя с богомолья в спальню должна прийти. Хочешь у меня комнатной девкой быть? Постель тебе разрешу мне стелить.

Настя уже открыла глаза и, не стыдясь, отвечала:

— Хочу. Рядом с тобой хочу быть!

«Эх, ежели женка была бы поласковее да такая же щедрая на любовь, как этот несмышленыш», — подумалось Шемяке. И он вдруг испытал к ней чувство, похожее на нежность:

— Ладно, поди во двор. В пристрое жить станешь.

Ачисан в сопровождении свиты уверенно пересек княжеский двор и взошел на красное крыльцо. Его приход был неожиданным для Шемяки, который ожидал мурзу только в полдень на следующий день. Князь не знал, что Ачисан, промучившись ночь от бессонницы, велел собираться в путь и уже к утру был в Угличе. Может быть, поэтому красное крыльцо оставалось пустым. Никто не встречал посла казанского хана с караваем хлеба, не гнули бояре шеи в сенях, выказывая тем самым свое почтение, не бегали по горницам озороватые девки, а по углам был сложен мусор.

Стража, стоявшая у крыльца, недоуменно переглянулась, а потом один из них, выставив вперед бердыш, уверенно пробасил:

— Не велено беспокоить, мурза… как там тебя? Князь почивать изволит.

— А ну пошел прочь! — раздался за спиной рынды властный голос, и на крыльцо выступил Дмитрий Юрьевич. — Кто так гостя встречает?! Ачисан, дорогой, друг мой любезный, проходи! Рад тебя видеть! Какой большой гость в Углич пожаловал! Чего стоишь?! — прикрикнул князь на оторопевшего стража, застывшего с бердышом на плече. — Шкуру медвежью под ноги князю! Негоже, чтобы такой большой гость свои ичиги о нашу дворовую грязь марал!

Молодец расторопно скрылся в тереме и скоро выбежал оттуда с огромной рыжей шкурой.

— Ступай, мурза! — бросил он ее под ноги Ачисану.

Голова зверя, как живая: пасть оскалена, глаза-угольки злобно поглядывают на мурзу. Ачисан не спешил делать первый шаг. Русь — тот же медведь, повержена и сейчас лежит у ног хана, и пасть у нее так же раскрыта. Может быть, для того, чтобы ухватить покрепче! Мурза после некоторого раздумья ступил ичигами на мягкую шерсть зверя. Не укусил, только голова медведя, словно от явного неудовольствия, качнулась.

— Проходи, проходи, мурза! Самым дорогим гостем будешь.

Ачисан уверенно вошел в хоромы князя.

— И ни слова о делах. Сначала я тебя накормлю, потом напою, потом девки мои для тебя спляшут. А может, ты развлечься желаешь? — лукаво подмигнул Дмитрий мурзе. — Так мы мигом! Я ведь не забыл, как ты меня в Орде принимал.

Это было год назад, Шемяка, не спросясь дозволения московского князя, выехал в Казань, где был принят Улу-Мухаммедом. Вот тогда и сошелся с Ачисаном, а в знак особого расположения мурза разрешил гостю пользоваться гаремом.

— А хочешь, Ачисан, мы тебя здесь оженим? — весело продолжал князь. — Детишек заведешь. Земли мы тебе дадим. Вон какие у нас просторы!

Но мурза повернулся и сказал:

— У Казани земли большие. Москва теперь улус хана.

Запнулся Дмитрий Юрьевич и, зыркнув зло на рынд, гаркнул:

— Ну чего стоите, рты пораззявили?! Кличьте дворовых девок, пусть столы наряжают!

Угощение было богатым. Мурза, охмелевший от обильного питья, облокотился на мягкие подушки, а девки, признав в молодом ордынце важного гостя, хихикали, прикрывая ладошками рот.

Дмитрий Шемяка, разомлев от выпитой медовухи, обнимал плечи Ачисана и хмельным голосом говорил:

— Выбирай девку, мурза! Выбирай быстрее! Ничего для гостя не пожалею?

— Вон ту! — ткнул пальцем Ачисан в Настю, которая расставляла блюда с мясом.

Поперхнулся князь, словно проглотил большой кусок, который так и остался в глотке, но через миг, уже совладев с собой, решил: