Гюст, не отнимая глаз от пены под кормой, помедлил и ответил: – Есть и большое. И на том течении мы выиграем день против нашей половины. Но его знают все. Лихой народ скачет на спине большого течения, как вы, бояны, на лошадях. Сивый задумчиво кивнул. Вот и думай, воевода, ломай голову.

День перевалил за середину, солнце пошло вниз, когда впередсмотрящий крикнул: – Парус! Идет с полуночи. К левому борту на четверти! Безрод мигом перекинулся на левый борт. По косой с полуночи-запада споро шел граппр. Пока далеко, но если оба корабля пойдут по-прежнему, к концу дня стукнутся бортами. Сивый оглянулся на воев. Те, что помоложе, воспряли, чуть к мечам не бросились. Глаза загорелись. А зря.

– Клади Улльгу строго на восток, – бросил Безрод Гюсту и повернулся к горячим головам. Те замерли с раскрытыми ртами. Усмехнулся. – А кто у нас поутру мерз? – Поршень зяб! – громыхнул Рядяша. – Иди к ним, встань рядом, – Сивый кивнул Поршню на молодых дружинных, воодушевленных возможной схваткой. – Может быть, оттаешь. Так и полыхают, чисто костры. – Неужели побежим, точно зайцы? – процедил сквозь зубы Вороток. Он влился в дружину совсем недавно, и жажда напоить меч вражеской кровью изрядно туманила голову. – Нам бы морковью хрустеть, а не мясо есть! – Тебе нужно дойти до Торжища Великого, а не бросаться на первого встречного, – ухмыльнулся Безрод. – А надо будет – побегаем.

Вороток и остальная молодежь нахмурились. – Тот не бегает, кто не умеет. А мы умеем. – Вои постарше даже рассмеялись, не зло так, по-доброму. Вороток сотоварищи молча наливались краской, а зубами скрипели так, что, наверное, было слышно на морском дне. – Да наш воевода просто боится! – наконец воскликнул Вороток, хлопая себя по бедрам. Парня прорвало, вся дурь наружу полезла. – Да гляньте же, вои, наш воевода просто боится! – Ясно, боюсь. – Безрод пожал плечами. – Не дурак ведь. – Против полуночника встать – это не безоружного Корягу ножом кромсать! – гневливый Вороток упер дрожащий палец Сивому в грудь.

Вои за спиной Безрода напряглись. Воистину дурной язык хуже острого меча. – Да, не ножом, – Сивый почесал затылок. – Мечом. Двумя мечами. – Я так и знал! Сначала думал, поклеп, – так нет же! – Вороток, растопырив пальцы, с перекошенным от злости лицом, рванулся к Безроду. – Удавлю гадину! Безрод, выбросив руки в стороны, сдержал воев за спиной. Вороток одним рывком перемахнул к воеводе через скамью, сомкнул пальцы на шее и сдавил, что было мочи. За Корягу, за Дергуня, за Взмета, за всех несправедливо порванных сивым. Глухой ропот бил воздух за спиной Безрода, но растопыренные руки сдерживали парней. Молодой и пылкий Вороток давил изо всех бездумных сил, и казалось молодцу, что с равным успехом можно выжимать воду из камня. Пальцы едва не отнялись, мослы заскрипели. Сивый поднял плечи, пригнул голову и стал точно вкопанный. Так и замерли, – один давил, второй не отшагнул с места ни на шаг. Гюст по-прежнему держался за кормило и лишь краем глаза косился на безобразную свару. Все молодым неймется, всюду надо влезть, сунуть нос. – А ты меч возьми, – прохрипел Безрод и ухмыльнулся, как смог.

Жуткой вышла эта ухмылка. Оскаленный рот, страшные рубцы, и только серые глаза горели холодом на багровом лице. Вороток ощерился, руки начали уставать. Но за меч ухватиться – предать себя позору, удавить грозился, а не выходит. И никто ведь не мешает. О-о-о, боги! Вороток взревел и стиснул пальцы на шее Безрода из последних сил. Руки корчами свело, и ведь не получилось ухватить чисто – плечи мешают. Сивый покачнулся, но устоял, а Вороток завыл. Руки свело так, что за сердце ухватило. Оторвался, осел на доски, страшно захрипел, забил ладонями о скамью. – Отпускай! – Скамья гудела под градом ударов. – Отпускай! Безрод шатался, но стоял, тряс космами и глубоко дышал. Как пошло дыхание, глаза заволокло цветным маревом, голова кругом заходила, едва за борт не сверзился. – Разомните его, – хрипнул Сивый назад и кивнул на молодца. – Да не шибко.

– Мигом! – Щелк рысью прыгнул на Воротка, сел ему на спину и ровно тесто замесил плечи. Вороток аж заныл, когда стало отпускать. – В следующий раз бить стану. – Безрод глядел на мрачных сорвиголов и крутил головой. Встанут поутру на шее синяки. Смех один. Давили, – недодавили… Сивый нетвердой походкой подошел к Гюсту. Оттнир, глядя на море, коротко бросил: – Знаю, что спросить хочешь. Рано пока весла гнуть. – Догонят ведь. – Того и хочу. Они идут на веслах, и парус поднят, да не один – двое на весле сидят. К темноте устанут, а там и мы на весла сядем. Поминай в темноте, как звали. Стало полегче, шум в голове стих. Вороток пришел в себя, успокоился, Щелк отпустил правдолюба, встал за Безродом. Пристыженный душитель отряхнулся, полыхнул кругом горящим взглядом и, покачиваясь, удалился на нос. – Синяки встают, – скривился Рядяша, глядя на Безрода. – Ну, силен! Не вдруг тебя, воевода, и задушишь! – Силен – не силен, – Сивый ухмыльнулся. – А не из глины сложе н. – Озлился. – Щелк задумчиво огладил бороду. – Еще напакостит. Зло затаил.

– Не успеет. День кончается, а идти всего-то три.

Оттниры подошли ближе, и стал виден их парус, – красное полотнище без единой полосы. – Чьи? – спросил Гюста Неслух. – Видсдьяуры. С Кюлейли-острова. Боянский парус им нынче, – что вожжа лошади под хвост. С весел стружку снимают, так догнать хотят. – Пора? – спросил Гюста Щелк. – Нет.

– Стрел пять будет. – Моряй прищурил один глаз. – Весла в дугу гнут, плечи трудят. – Мечом били. – Сивый ухмыльнулся. – И ногами побьем. Солнце покатилось на запад стремительно, и те пять перестрелов между ладьями таяли, как снег на огне. – Пора? – Гремляш кусал соломенный ус. – Рано. – Безрод покосился на запад. – Рано. Небо забагровело, солнце повисло над самым дальнокраем. Пять перестрелов истаяли до верных трех. Востроухий Ледок даже речь полуночников услыхал. Наверное, ветер подхватил слова и бросил через море Ледку прямо в ухо. – Алливарре. – Ледок повернулся к Гюсту. – Они сказали «алливарре». Да еще «трис». – Тихоходные коровы, – улыбнулся кормщик. – Нас обозвали тихоходными коровами. Обещали съесть. – Костьми подавятся. – Рядяша обглодал куриную ногу, обсосал и, размахнувшись, бросил кость в сторону оттниров. – Жрякай полночь, коли голодна! Два перестрела. С востока стремительно подступали сумерки. Ледок, что слышал, передавал Гюсту, а кормщик переводил на боянский, едва не смеясь. – Говорят, мол, до чего бояны тупые, на одном парусе уходят. Нет бы весла замочить. Безрод сощурился, глядя на море. Один перестрел, пора. Оттниры уже и луки приготовили. – Весла на воду! Сам встал по левому борту и низко, в пояс издевательски поклонился видсдьяурам. Дескать, благодарю, люди добрые, вовремя подсказали! Улльга ощетинился веслами. – Отбиваю меру: раз… два… три! – Гюст быстрее обычного хлопнул в ладоши. Вои налегли на весла. – Р-р-раз! Весла разбили бирюзовую гладь. Два – Улльга рванулся вперед. Три – ветер бросил на палубу злобный рев. Видсдьяуры почти догнали, какое-то время шли почти след в след, но стали понемногу отставать. Полтора перестрела, два. Солнце до половины ушло за дальнокрай, когда Гюст выкрикнул: – Нашли малое течение! На спине сидим! Безрод кивнул и усмехнулся:

– Самое время повернуть на полночь. Гюст, верти на осьмушку! Оттнир кивнул, и Улльга стал забирать влево. Видсдьяуры гребли так же мерно, но подустали. Не удивительно, ведь полдня догоняли, а бояны, свежие и румяные, бросали ладью вперед, ровно жеребца в галоп. Десять стрелищ… поди, и все пятнадцать. В темноте уже всяко не догнать. Оттниры перестали рвать жилы, бояны прибавили. Как стемнеет окончательно, оторваться станет проще. Впереди есть небольшой островок. Там и можно бросить кости на ночь.