Старушка умерла, когда Хелен исполнилось шестнадцать лет. Погоревав, она продолжила делать все то, что делала при приемной матери: вела домашнее хозяйство, разводила цветы и доставляла их торговцам в Прагу.

В этом славном городе и случилась беда — Хелен угодила в тюрьму. Правды теперь не сыскать, но, судя по ее показаниям на суде, полицейский обозвал приезжую девушку «шлюхой». Хелен в ответ на оскорбление расквасила полицейскому физиономию, а когда тот грохнулся на булыжную мостовую, то топтала его туфлями и сломала два ребра. За это получила срок — два месяца и пять дней лишения свободы.

Сидевшие с Хелен зэчки удивлялись:

— Ну, два месяца — это понятно. А вот пять дней за что?

Хелен невозмутимо отвечала:

— Мне и дали поначалу два месяца, а когда меня выводили из зала суда, то, проходя мимо того самого полицейского, я не удержалась и еще раз врезала ему по морде. Суд добавил…

* * *

Увидав Хелен в женском отсеке, где в каптерке та получала матрас, подушку и простыню, Хрубеш онемел от восхищения. Он галантно отнес ее спальные принадлежности до камеры, улыбался и от волнения, на потеху заключенным женщинам, не мог издать ни одного членоразборного звука. Когда узнал состав преступления красавицы, то восхищение дошло до верхнего предела. Пользуясь правом передвижения по женскому блоку, Хрубеш стал ежедневно носить Хелен шоколад, фрукты, печение, он тратил на это все, что имел.

Уродство ухажера не оттолкнуло Хелен. Она ответила на сердечную привязанность взаимной симпатией. Сверх того, обещала руку, сердце и маленький домик среди гейзеров и толп туристов, прибывающих в Карлсбад для лечения, фланирования по набережной Теплы и для материальной поддержки аборигенов.

Тюремный срок у влюбленных закончился почти одновременно. Они отправились в мэрию, где без всякого шума скрепили свои отношения подписями в толстенной лохматой книге брачующихся.

И сразу же уехали в Карлсбад.

* * *

Любовь лечит душу.

Хрубеш словно подобрел, даже вечно сердитое выражение лица смягчилось, он сделался гораздо разговорчивей, чем до встречи со своей суженой.

Он был рад всякому случаю, дабы угодить богатырской супруге. Та отвечала взаимностью. Хелен уговорила Бифштекса принять ее мужа в полицию, и Хрубеш с природным усердием стал исполнять все хозяйственные работы — от подметания двора до топки печей.

Сама Хелен продолжала выращивать в оранжерее дивные цветочки, продавать их курортникам и оптовикам в Прагу. Она хорошо готовила, наводила в доме уют и была, кажется, единственным человеком на свете, которого Хрубеш боготворил и даже немного побаивался.

Эта счастливая семейная жизнь закончилась апрельским дождливым вечером пятнадцатого года. Хрубеш натянул на плечи макинтош, поцеловал жену в нос, ласково прорычал:

— День рождения у майора Бифштекса. Пригласил выпить за здоровье, — и добавил, словно сердце почувствовало беду: — Никуда не ходи, на дворе гроза!

Хелен со всей нежностью, на какую была способна, проворковала:

— Мой пушистый Котик, твоя Кошечка будет тебя терпеливо ждать. Возьми мой зонтик, мне идти нынче никуда не надо. Береги себя.

Хрубеш толстыми заскорузлыми пальцами провел по щеке любимой. Почему-то уходить из дома не хотелось.

Но он, тяжело вздохнув, закрыл за собой дверь.

Вернулся Хрубеш около полуночи. К своему величайшему удивлению, Хелен он не обнаружил. Среди ночи он обегал всех соседей, Киски не было нигде. Не пришла она ни утром, ни днем, ни через месяц.

Хелен пропала бесследно.

Такого в Карлсбаде за последние двести лет ни разу не случалось.

На Хрубеша было страшно смотреть. Он почернел от горя, не принимал пищу. Целый месяц беспробудно заливал горе водкой. Но все время не забывал делать два дела: поливать в оранжерее цветы — ее цветы! И еще, нетрезво пошатываясь, бродил по окрестностям, расспрашивая о Хелен всех встречных, иногда одних и тех же людей по нескольку раз.

Бифштекс предпринял полицейскими силами поиск, дали телеграмму в ближайшие города и поселки с приметами пропавшей.

Но Хелен не находилась, ее никто не видел.

И обнаружилось еще одно странное обстоятельство. Одновременно с Хелен из оранжереи пропала тяжелая лопата.

Впрочем, спустя месяца два после печального происшествия лопата обнаружилась в дупле старого дуба в Лазеньском лесу, недалеко от домика Шопена. Лопату вернули Хрубешу, который тщательно обыскал это место, но ничего более интересного или подозрительного не нашел.

Разгадка тайны спрятанной лопаты могла бы помочь понять, куда исчезла Хелен. Но пока что это было непроницаемой тайной.

Теперь Хрубеш часами просиживал на крыльце в скорбной позе, вспоминал былые, навсегда минувшие времена, и печаль не уходила из его сердца — удел всех, кто имел несчастье пережить любимых.

* * *

Бифштекс с состраданием отнесся к горю своего сотрудника. И, прикинув, что порой даже в правительствах сидят дегенераты, однажды пришел к Хрубешу:

— Ну, Иозеф, погоревал, и хватит! Пора выходить на службу. У меня как раз штатная единица освободилась, Холичка вчера на фронт отправил, мерзавца, — за плохое поведение в быту. Ты будешь себя вести достойно?

— Буду.

— И если моя сумасшедшая баба станет тебя завлекать, ты мне доложишь?

— Так точно, доложу.

— Молодец! Умный мужчина должен бояться двух вещей — сибирской язвы и бабы, которая завлекает его. Теперь ты будешь служить полицейским: штатный оклад, форма, погоны, дисциплина, — это тебя развеет. Парень ты усердный, делу преданный, сил и храбрости тебе не занимать. А то, что ты малость того, — постучал себя по голове, — так это даже к лучшему — шибко умные пусть в академию наук идут, а полиции люди без хитрости нужны. Ну, идешь в полицейские?

Хрубеш долго сидел нахмурившись. Он медленно переваривал предложение начальника. Часто закивал головой:

— Спасибо, господин майор! Я буду стараться.

И дело у нового полицейского пошло.

Для усмирения разбушевавшегося пьяницы или скандалиста Хрубеш был незаменим — один его внешний вид наводил на дебоширов смертельный ужас, алкоголь моментально улетучивался из их голов и они делались как шелковые.

Итак, полицейские, возглавляемые Бифштексом, поднимались по изрядно заросшей тропинке, внимательно осматривая местность. Ничего подозрительного не было. Бифштекс задумчиво чесал затылок:

— Зачем сюда шлялся Хромой?

Наконец поднялись на Смотровую площадку, подошли к изящной башенке с колоннами и винтовой лестницей наверх.

Гавличек стал обходить башню, внимательно разглядывая землю. Вдруг закричал: