Когда пространство перед чумом опустело, он поманил мужчину-айна поближе.

– Ты вовремя вспомнил, что понимаешь и наш язык, и язык гиляков, скотина! – прошипел он. – Итак, спроси его еще раз – что случилось в чуме? Я догадываюсь, но мне нужно знать точно! Ну!

Он сильно ткнул стволом пистолета в живот айна. Тот согнулся от боли, но, пересилив ее, с достоинством отвел пистолет рукой и снова заговорил с мальчишкой. Присел перед ним на корточки, провел ладонями по щекам.

И мальчишка заговорил. Когда он замолчал, айн поднялся во весь рост и попросил:

– Отпустите мальчишку, господин офицер. Он рассказал мне все…

Пересказ айна был недлинным. Он говорил на старом японском языке, используя порой древние и непонятные Томео обороты речи. Однако смысл рассказа был понятен. И совпадал с той картиной, которую капитан «вычислил» и так.

Часовой в чуме подманил маленькую девочку, проснувшуюся ночью по нужде. Думая, что остальное семейство спит, солдат зажал девочке рот и грубо вошел в ее детское тельце. Ребенок бился, пытался кричать, но солдат сделал свое грязное дело до конца. Когда он отпустил девочку, та с криком поползла к проснувшейся матери.

Тогда солдат, испугавшись своего грязного дела, схватил девочку и начал ее душить. Жена Охотника вскочила на ноги, бросилась отнимать ребенка. Солдат взялся за винтовку, и, угрожая женщине штыком, попытался загнать ее в угол. Женщина схватила висевший над очагом котел с кипящей водой и вылила его на голову обидчика и в тот же момент получила удар в грудь…

Когда айн замолчал, Томео кивнул в знак подтверждения. Несколько мгновений он подумал и, наконец, приказал капралу:

– Не отпускай его. Заведешь в чум, когда… когда все кончится.

Он откинул полог чума и вошел внутрь. Вздохнул, но не колебался. Перевернул ногой лицом вверх своего солдата и выстрелил прямо в середину его лица, с которого уже начала слазить покрасневшая кожа. Потом выстрелил в голову женщины, которая и без того уже не шевелилась. Томео поднял пистолет, сжал зубы и выстрелил еще четыре раза. Постоял неподвижно, карауля движения в груде тел в углу. Перезарядил обойму, выстрелил еще три раза. Откашлявшись, громко позвал:

– Готё!

Капрал мгновенно появился на пороге, таща за собой упирающегося мужчину-переводчика. Томео поднял на айна пустые глаза:

– Только один вопрос, скотина: почему ты молчал до сих пор? Я ведь спрашивал ваше гнусное племя много раз…

Мужчина не ответил, только продолжал что-то бормотать себе под нос, перебирая дрожащими пальцами ожерелье на шее и неистово глядя на убийцу.

Томео выстрелил еще раз и, когда мужчина упал, повернулся к капралу. Тот дрожал всем телом, ожидая следующего выстрела в свою сторону. Но выстрела не последовало.

– Капрал, это была необходимость, – мягко произнес капитан Томео. – Подумай сам, готё Сино: только Охотник обеспечивает наш рацион питания. Он не станет приносить нам мясо, если узнает правду… А так… Нам надо подумать, Сино, как скрыть от него правду как можно дольше. Пойдем, капрал, подумаем вместе! У меня есть немного американского бренди – он поможет нам расслабиться и забыть об этом кошмаре! Нет, не то я говорю, капрал… Не забыть – своих ошибок забывать нельзя! Нужно делать из них верный вывод и принимать на его основе правильное решение на будущее, Сино!

На самом деле, советоваться с капралом капитан Томео, разумеется, не собирался. О чем вообще может советоваться просвещенный человек с тупоголовым ублюдком из крестьян, получившим капральские нашивки только в военное время? И только потому, что ублюдок соображал чуть быстрее, чем прочее «пушечное мясо»? Дело было в другом.

Хладнокровно и в упор расстреляв восемь человек за какие-то пару минут, Томео не испытывал ни малейшего сожаления. И действительно считал свои действия необходимыми и в высшей степени рациональными. Жена Охотника, проткнутая штыком, и без того умерла бы. Ошпаренному кипятком солдату потребовались бы лекарства и больничный уход, он стал бы просто обузой – не говоря уже о том, что своей похотью он поставил своего командира и товарищей-солдат в неловкое положение перед Охотником, от которого зависели вопросы питания. И примерно наказать его надо было за одно это!

Пятеро детей Охотника? Все они стали ненужными свидетелями – за исключением разве что младенца. Конечно, его можно было бы и оставить в живых – но что потом прикажете с ним делать, где брать ему в тайге кормилицу?

А негодяй айн, как оказалось, знавший и японский язык, и гиляцкое наречие? Скрывая это, он обманул японского офицера! Да и оставлять его в живых после того, как Томео вынужденно «вывел в расход» все семейство Охотника, было бы просто глупо!

Капрал Сино тоже стал ненужным, по мнению капитана, свидетелем. Ненужным и опасным. Ведь расправа его командира с безоружными людьми, пятеро из которых были хоть и дикарскими, но все же детьми, буквально потрясла его. Томео видел его остановившийся взгляд, видел ужас и отвращение в его глазах, когда капрал глядел на него. Вряд ли коротенький опыт участия в боевых действиях закалили дух этого вчерашнего крестьянина. Да и что это были за боевые действия! Хаотическое отступление под шквальным огнем и бомбами русских…

Мог ли он, офицер Императорской армии Японии, оставшись в глубоком русском тылу с горсткой солдат, полностью рассчитывать на капрала после его реакции на случившееся? Разумеется, нет!

Успокаивая готё Сино и даже угощая его остатками бренди, Томео в то же время хладнокровно взвешивал плюсы и минусы того, что он останется без своего заместителя. Минусов единоначалия пока было больше, и только по этой причине капрал Сино не был нынешней ночью занесен в строчку «необходимых издержек».

Когда остекленение в глазах капрала сменилось хилыми искорками разума и способности воспринимать команды офицера, капитан велел ему прямо сейчас, не дожидаясь утра, убрать из чума все трупы, и до принятия окончательного решения спрятать их где-нибудь в сугробе за периметром поляны. Одному или с помощью солдат – Томео оставил данный вопрос на усмотрение Сино.

Выпроводив его, капитан долго ворочался на шумной подстилке, сожалея сейчас только о том, что не успел как следует допросить айна-переводчика: может, среди его соплеменников были и другие знающие японский язык? Это могло бы оказаться полезным… В конце концов, капитан Томео заснул.

Увы: неприятности этой ночи для него не кончились. Уже ранним утром Томео проснулся от какого-то подсознательного беспокойства, от ощущения немотивированной пока тревоги. В хижине было тихо, и несколько минут Томео пролежал в темноте с открытыми глазами, пытаясь определить причины своего беспокойства. Посветил фонариком на наручные часы, покосился на почти догоревший огонь в очаге посреди хижины – вдруг, словно ужаленный подскочил на своем ложе: эта тишина! Проклятая тишина – в хижине и в лагере было слишком тихо!

Семейство айнов в хижине, разумеется, старалось ничем не досаждать офицеру. Между собой они говорили совсем негромко, и больше вообще молчали. Но жизнь их продолжалась и в присутствии непрошенного «квартиранта»: они звякали своей немудрящей посудой, ходили. Шуршали той же тростниковой подстилкой на своих помостах, в конце концов!