Я в ожидании выпила чаю, но нового письма не случилось. И, помыв посуду и убравшись на кухне, пошла спать. В морозилке остались блинчики, а в холодильнике сметана, и сводная тетка голодной не уйдет, а я… А мне за неимением очередного письма надо срочно придумать себе задание на завтра. Не могу же я, когда все бегают и ищут, сидеть дома без дела. Но пока… Пока – никаких идей, кроме как перебрать записи и утрамбовать новую информацию. И поспать, если перегруженная голова и недавний стресс не помешают.

Марьяна спала на полу в коконе из плюща. Зайдя в комнату, я даже светильник включать не стала: листья плюща слабо мерцали по краям и прожилкам, а над ведьмой парила зеленоватая дымка.

При моём появлении плющ знакомо заблагоухал, «здороваясь», и выбросил несколько цветущих веточек. Мелкие снежно-белые цветы засияли и выпустили в ночь искристых светлячков. Сев на диван, я протянула руку, и один светляк, покружив, опустился на мою ладонь, пощекотал кожу и запел. Его нежное курлыканье – и моё полное расслабление с желанием немедленно вырубиться.

Я устало растянулась на диване, а светляки закружили надо мной, успокаивая, напевая, усыпляя. И последней моей мыслью было – зачем?.. Зачем истреблять, если можно договориться? Если «бабочка»-шефа – это страх, агрессия, голод и смерть, то «бабочка»-плющ – умиротворение и чудо, которого люди ждут всю жизнь, чтобы вспомнить о вере в доброе волшебство. Так зачем же?.. Ладно, не все согласятся. Но можно же дать шанс хотя бы тем, кто не против.

Стараниями плюща я погрузилась в тяжёлую дрёму. Тело вроде уснуло, но мозг отдыхать не собирался. Он возбудился от информационного перенасыщения и работал, работал, работал – вспоминал, додумывал, гадал, переосмысливал. И образы неслись друг за другом в фантасмагоричном хороводе.

Гульнара, натягивающая на глаза шляпу. Марьяна в коконе зелёного огня, оплетённая цветущим плющом, но почему-то с лицом бабушки. Вовчик, наливающий кофе и щёлкающий муравьиными жвалами. Бахтияр, окружённый склянками с крошечными человечками внутри. Противно каркающий голос Верховной и бесконечно сменяющие друг друга картины моего «волшебного» прошлого. Падающий лицом вниз, снова и снова, отец Вальпургий. Шефа, кутающаяся в теневые крылья. Наливающиеся кровью глаза «нетопыря» и багровые следы взглядов-«прожекторов», скользящие по телам каменных идолов. Глон, объятый пламенем, превращающийся в нечто с виду человекообразное, но с красными глазами и тремя собачьими хвостами.

И – темнота. И тени бабочек – повсюду тени крупных, искрящихся серебром крыльев.

И опять Гульнара – смеющаяся, без шляпы, сверкающая красными глазами. И я, глядя на проклятую, нажимаю на кнопку диктофона и кричу в динамик: «Аноквосагенало!», а ответом – мёртвый голос Ланы: «Ищи ведьму на середине… А если ты не против бабушки…» И Яга ухмыляется беззубо со стены, поглаживая Кота. А письма выскальзывают из ящика и крыльями бабочек пришпиливаются к стенам – тропой от пола до потолка. И мои старые обои исчезают, сменяясь газетными вырезками и учебными шпаргалками. И символы «компаса», обжигая, расползаются по моему телу колдовской ветрянкой. И…

Я проснулась в холодном поту – с одним ощущением и двумя дельными мыслями. Ощущение – прежнее, будто я не спала ни минуты. А мысли – да, очень дельные.

Часы показывали десять утра, и Марьяна уже улетела, не оставив после себя даже смятого плющевого листочка. По старым светлым обоям скользили солнечные лучи, и, посмотрев на них, я вспомнила газетные вырезки и поблагодарила дурной сон. Надо было сделать это сразу после знакомства с Гульнарой. Надо найти её квартиру – ту, где она работала и жила перед исчезновением. Уверена, там полно зацепок – хотя бы по объёму работы. Плохо, что меня так нечисть запугала… и хорошо, что сном навеяло.

Кстати, надо попросить у Марьяны то чудодейственное снотворное зелье… Не то крышей же уеду и пропущу самое интересное – не узнаю, кто прячется за маской таинственной отступницы. И не пойму, жива ли проклятая.

Я хотел написать историю о магии.

Я хотел, чтобы кролики появлялись из шляп.

Я хотел, чтобы воздушные шары поднимали тебя в небо.

А обернулось всё грустью, войной, разбитым сердцем…

Шейн Джонс «Остаемся зимовать»

После завтрака, загодя переодевшись в уличное и собравшись варить кофе, я позвонила Бахтияру. Думала, он опять меня продинамит – или будучи по уши в делах, или отсыпаясь после ночных подвигов, или снова лишившись телефона, – но заклинатель удивил, взяв трубку после первого же гудка.

– Привет, – я сразу перешла к делу, – ты квартиру сестры осматривал?

– Конечно, – и Бахтияр явственно сдержал зевок. – Ничего особенного не нашёл. Тряпки, амулеты, зелья. А что тебя интересует?

– Бумаги, – я вспомнила, с каким жаром Гульнара говорила о поисках «бабочек», – планы и конспекты. Цифровой архив в компе – ссылки, история посещений, черновики работы.

– Компа у неё не было, только планшет, который пропал вместе с ней. И бумаг дома тоже никаких не было, – судя по возне, он одевался. Разбудила.

– А должны быть, – я выключила плитку и убрала турку с конфорки. – Да, у меня есть свидетель. Женщина, видевшая, как Гульнара разбрасывает бумагу. Если на письма она пустила черновик работы, то должен остаться исходник. Или наоборот, черновик. Если она от руки писала, то где-то лежит много заготовок и прочего материала. Подумай, – попросила я, – дома ли она работала? Или хату сняла? Когда квартиру осматривал, она выглядела жилой?

Пауза, и он под шуршание одежды пропыхтел:

– Да, и даже очень. В смысле, могла снять. У нас одна на двоих квартира от родителей… а я мог в любой момент приехать и нарушить творческий процесс. А если бы узнал о теме… Сейчас приду.

Отложив телефон, я посмотрела на Гемоглобина. Пёс опять развалился у окна и не сводил с меня внимательного взгляда.

– Глон, – я села на корточки, – а ты сможешь по запаху найти последнее жильё Гульнары?

Он согласно кивнул и выжидательно склонил голову набок.

– Погоди.

И у меня даже вещь подходящая есть, да. Я отправилась в комнату, по пятам преследуемая псом, достала из комода папку Гульнары и протянула её Глону. Яга наблюдала за нами с подозрением, но не комментировала.

Гемоглобин обнюхал папку, опустил голову, потёр лапой нос и выразительно залаял.

– Чегось расшумелся? – не выдержала «кошка». – Чай не дома!

– А вы бы на такое пошли? – внезапно спросила я. – На подселение?

– Упаси Боже, – Яга аж перекрестилась. – Предательство это. Сущности своей предательство.

Пес снова гавкнул – показалось, насмешливо. Сморщенная морда стала ехидной-ехидной.

– Ну, ежели ради деток, – смирилась «кошка», – знания чтоб передать да уйти потом тихо-мирно…