удалось развить и увековечить структурализм в своих трудах, сделав фактически визитной карточкой национальной философии, заслуживает известного внимания.

Структурализм появился изначально в лингвистике и связан с именем известного швейцарского ученого-языковеда Фердинанда де Соссюра (Ferdinand de Saussure, 1857–1913), но со временем он перешел в разряд общегуманитарных методов. Суть этого подхода заключена в том, что при изучении какого-либо объекта или явления стоит обращать внимание на логику связей и отношений, в которые предмет вписан; то есть его природа — относительна, а не субстанциональна и познается только в рассмотрении его места в общей системе. Такая установка противопоставлялась как абстрактному «экзистенциализму» с его «антропоцентричным» подходом, согласно которому человек создает и окружает себя собственным же миром, так и позитивистской методологии, утверждающей независимость постигаемого предмета от сознания. Особенностью такого подхода стало то, что он был интегрирован не только в философию, но и в историю, социологию и, конечно же, в психоанализ. Собственно говоря, именно «структуралистом» называют Лакана (в те моменты, когда не считают «хайдеггерианцем» или «гегельянцем»).

Структурализм по-своему возвращается к проблеме значения, и, как писал один из наиболее ярких его представителей Ролан Барт: «Со времен Соссюра и иногда независимо от него ряд направлений современной научной мысли постоянно возвращается к проблеме значения; психоанализ, структурализм, гештальт-психология, некоторые новые направления литературной критики, примером которых могут служить работы Башляра, изучают факты только в той мере, в какой они что-то значат»[431].

Одним из наиболее влиятельных «структуралистов» был, конечно же, Клод Леви-Стросс (Claude Lévi — Strauss, 1908–2009). Изучая мифологию, культуру, традиции, быт и языки различных народов, Леви-Стросс пришел к выводу, что нужно обращать внимание именно на логику построения социальных связей и культурных феноменов. В частности, он заметил, что в основе всех мифологий народов, которые даже никогда не встречались, лежат одни и те же структуры и смыслы, которые сформировали мышление (причем как современного, так и первобытного человека) и радикальной разницы между которыми фактически нет. Так же дело обстоит, например, и с психоанализом: «единственная разница между шаманским лечением и психоанализом — это различное происхождение мифа. В одном случае он обнаруживается как индивидуальное достояние, а в другом является плодом коллективного творчества»[432]. Действующий, «лечащий» механизм психоанализа и «шаманизма» остается одним и тем же, пусть даже наши предки не имели концепции бессознательного — они тем не менее знали, как надо воздействовать на неосознаваемую часть психики субъекта, для того чтобы «лечить» его: «Шаманская медицина занимает промежуточное положение между нашими органотерапией и психотерапией (как, например, психоанализ)»[433].

Подтверждал Леви-Стросс и гипотезу Фрейда о том, что именно первичное табу, связанное со смертью отца, и является основой культуры как таковой. В одной из своих работ автор так и пишет: «Наше отношение к “Тотему и табу” скорее еще более утвердилось с годами». Структуры родства, то есть логика построений социальных связей начиная с семьи и заканчивая оппозицией власти — общества, выстроена в языке; «тотемы и табу» обретают смысл только в рамках своей языковой (символической) природы. Эти структуры тем не менее порождаются отнюдь не сознательным, рациональным усилием, а бессознательным, которое имеет языковую природу.

Оппозиции («чистый/грязный», «темный/светлый» и т. д.) играют важную роль как в структурной лингвистике, придавая значение и смысл своей противоположности (одновременно ее определяя), так и в исследованиях структуралистов. Нечто подобное можно увидеть и в текстах Ролана Барта (Roland Barthes, 1915–1980), другого известного философа и эссеиста. Например, в работе «Мыльные порошки и детергенты», которая посвящена анализу рекламы соответствующих средств (из книги «Мифологии»), Барт пишет: «Полезно было бы сравнить психоанализ отбеливателей (хлорированных, например) с психоанализом мыльных порошков («Люкс», «Персил») или детергентов («Омо»). Отношения между злом и исцелением, между грязью и конкретным продуктом очень различаются в каждом случае»[434].

Структурализм на время придал импульс развитию гуманитарных наук, вокруг него оформилось мощное интеллектуальное течение, и появились тексты, ставшие классическими. Кроме цитируемых выше сочинений, в качестве примеров можно выделить работу философа и психолога Мишеля Фуко и его «Историю безумия в классическую эпоху» (1961), ознаменовавшую торжество «нового подхода» над старым картезианским субъектом; тексты историка Фернана Броделя, такие как «Грамматика цивилизаций» (1963), «Система моды» (1967) уже упомянутого Барта и т. д.

Следует отметить, что, несмотря на свою популярность и востребованность, уже в 1970-е годы структурализм стал критиковаться, причем часто теми авторами, что сами работали в прежней традиции. Это еще раз подчеркнуло условность «обобщения» данного подхода и дало очередной — на этот раз, вероятно, последний — толчок к развитию интеллектуальной мысли во Франции.

«Марксизм» и «новые левые». Каких бы политических взглядов ни придерживался читатель, без включения данного раздела наше повествование было бы неполным. «Левые» имели крепкие связи с психоанализом еще со времен Альфреда Адлера и Вильгельма Райха; психоаналитическая теория бессознательных конфликтов хорошо сочеталась с теорией классовой борьбы; необходимость освободить невротика от собственных симптомов связывалась едва ли не с удачей революционной борьбы за освобождение. И, несмотря на частую критику психоанализа, левые все же прониклись критическим методом Фрейда, чья мысль встала в один ряд с мыслью двух других великих критиков — Ницше и Маркса.

Франция после Первой мировой войны сама по себе переживала известную поляризацию политической жизни. В 1930-е годы привычными стали столкновения разномастных «правых» и «левых» по всей стране, особенно в Париже. Монархисты, националисты, фашисты, консерваторы на улицах и страницах множества журналов боролись с анархистами, социалистами всех мастей, коммунистами. Послевоенная Франция, как и вся Европа, была захвачена пафосом «левых» идей. Этот поворот влево после господства условно «правых» сил был предсказуем, и именно коммунистический Советский Союз внес основной вклад в победу над Германией.

Мало какой интеллектуал избежал если не симпатии, то влияния «левых» идей; Лапланш, Лебовичи, Дольто — список можно продолжать — были близки к той или иной форме «левого» политического поля; в некоторой степени это влияло и на их теоретические взгляды.

Одним из самых значимых марксистов-интеллектуалов был Луи Альтюссер (Louis Althusser, 1918–1990). Альтюссер использовал в том числе и теории Фрейда и Лакана, чтобы показать, как работает идеология. В частности, он утверждал, что идеология функционирует на бессознательном уровне, находится вне времени, не подчиняется общепринятой логике развития: «идеология вечна, как бессознательное»[435]. Идеология для Альтюссера находит свой аналог со структурой сновидения у Фрейда. Альтюссер боролся также с «экзистенциалистским» прочтением Гегеля и Маркса А. Кожевым. Так, в эссе «Человек, эта ночь» он пишет: «Маркс-экзистенциалист Александра Кожева — это травести, в котором марксисты не видят никакой пользы. Маркс плохо понятен, если забывать, как это