«Задача истинных философов заключается в том, чтобы «созидать ценности»… «Их знание – это творчество, их творчество – это законотворчество, их воля к истине – это воля к власти» (ДЗ, 211).

Во-вторых, он апеллирует к потребности в логике, чтобы признать один вид причинности и предельно эксплуатировать его, с тем чтобы на нем лежала ответственность за всякое возможное последствие. Согласно его собственной теории о том, что мир объясним сам в себе, что он «работает» без какого бы то ни было воздействия «извне», должно быть возможным установить его «разумный характер» – иначе говоря, понять его в той форме, в которой он явлен нашим ощущениям, – на основе некоего базового принципа. Этот принцип, полагает он, – воля к власти; а «воля к истине», то есть к знанию того, что реально существует, подлинная «воля к истине», – это аспект воли к власти, поскольку познать означает овладеть, меж тем как обмануться означает лишиться власти над тем, относительно чего мы обманулись. Основания своего довода в пользу того, что следует избрать один вид причинности, он изложил в одном из развернутых афоризмов, ДЗ, 36:

«Допуская, что нет иных реальных «данных», кроме нашего мира желаний и страстей, что мы не можем подняться и погрузиться в какую-либо иную реальность, кроме реальности наших побуждений – ибо мышление есть только взаимоотношение этих побуждений, – разве не дозволительно проделать эксперимент и задать вопрос: не достаточно ли того, что дано, для понимания даже так называемого механического (или «материального») мира? Я имею в виду: понять не как обман, «кажимость», «представление» (в берклианском или шопенгауэровском понимании), но как нечто, обладающее тою же степенью реальности, как сами наши эмоции, как более примитивная форма мира эмоций, где все замкнуто в могучем единстве… как начальную форму жизни? В конце концов, такой эксперимент не только позволительно проделать: он продиктован осмыслением метода. Не для того, чтобы допускать несколько родов причинности, пока попытка ограничиться одним не будет доведена до крайних пределов… Вот мораль метода, от которого не должно нынче уклоняться… Нужно иметь храбрость, чтобы отважиться на гипотезу, что везде, где мы признаем «воздействия», воля правит волей… Допустим, наконец, что удалось бы объяснить всю нашу инстинктивную жизнь как развитие и разветвление одной основной формы воли – воли к власти, согласно моей теории; допустим, что удалось возвести все органические функции к этой воле к власти… Мы получили бы право определить всю активную силу единственно как волю к власти. Мир, наблюдаемый изнутри, мир, описанный и обозначенный в соответствии с его «осознанным характером», – этот мир был бы просто «волей к власти» и ничем более».

Если допустить, что воля к власти есть основное побуждение всей жизни, то возникает вопрос: какова природа воли, как таковой? Налицо видимость существования двух действующих сил: воли и той воли, что стремится к власти; понятие «воли» все еще существует в качестве субстрата, воли в шопенгауэровском смысле, метафизической основы жизни. Ницше следует разобраться с этим понятием, если его философия не имеет в виду свестись к варианту Шопенгауэра – к воле, выражающей себя не в борьбе за жизнь, а в более динамичной борьбе за господство; и он делает это достаточно неожиданным на первый взгляд образом. Не существует, говорит он, воли. Как душа при ближайшем рассмотрении оказывается словом, обозначающим сложную систему отношений, и потому не может существовать, так и воля не имеет дискретного существования: нет исходящей изнутри тела силы, которую можно назвать «волей». «Воление» есть продукт сложных ощущений; и чувство воления приходит, когда чувство господства превосходит все прочие чувства. То, что мы понимаем как «волю», есть акт господства: нет субстрата «воли-в-себе», проявляющейся в форме господства. В «Генеалогии морали» Ницше дает разъяснение, что именно он имеет в виду, отрицая существование воли как самостоятельной целостности:

«Требовать от силы, чтобы она не выражала себя как сила… столь же абсурдно, как требовать от слабости, чтобы она выражала себя, как сила… Расхожая мораль отмежевывает силу от выражения силы, как если бы вне сильного человека существовал нейтральный субстрат… Но такого субстрата нет; нет «бытия» вне действия, работы, становления: «деятель» просто придан деянию, деяние – это все» (ГМ, I, 13).

Нет «бытия» вне «действия», нет «воли» вне «воления»: оба выражения суть абстракции, лингвистические препоны к пониманию сложной природы этих явлений:

«Мне представляется, что воление, помимо прочего, есть нечто сложное… в каждой воле есть, прежде всего, множественность ощущений, а именно ощущения состояния, которое мы покидаем, ощущения состояния, к которому мы направляемся, ощущения самих этих «ухода» и «направления» и затем сопровождающего их мускульного ощущения… Поскольку ощущения… на этом основании можно считать составной воли, то таковым же, вторым по счету, можно считать и мышление: в каждом акте воли есть повелительная мысль… В-третьих, воля есть не только комплекс ощущения и мышления, но еще и эмоции: на деле это эмоция веления. То, что называют «свободой воли», есть по преимуществу эмоция превосходства относительно того, кто должен подчиниться: «Я свободен, «он» должен подчиниться» – такое сознание присуще каждой воле… Человек, который велит, отдает приказ чему-то внутри себя, что повинуется или что, он полагает, ему повинуется… При данных обстоятельствах мы одновременно указуем и повинуемся… «свобода воли»… есть выражение такого сложного состояния радости человека, который повелевает, приказывает и в то же время осознает себя исполнителем веления… Во всех случаях проявления воли – это в абсолюте вопрос приказа и повиновения на основе… общественной структуры, состоящей из многих «душ»: а посему философ должен заявить право на включение воления как такового в поле морали, то есть морали, понимаемой как теория отношений превосходства, при которых возникает явление «жизни» (ДЗ, 19).

Значит, природа воли заключается в ее «осознанном характере», воле к власти; тогда возникают определенные отношения – отношения власти, – которые устанавливаются между элементами «социальной структуры», независимо от того, является ли эта структура индивидуумом, нацией или же всей Вселенной, жизнью как таковой. Этот вывод согласуется с выводом Ницше относительно природы морали – он еще раз говорит об этом в работе «По ту сторону добра и зла»:

«Каждая мораль есть… часть тирании, направленной против «природы», а также против «разума»… Существенным и неоценимым элементом каждой морали является то, что это длительные ограничения… Важно то… что это… длительное повиновение в одном направлении»(ДЗ, 188).

В «Генеалогии морали» он делает еще один вывод, который важен как связующее звено между его теорией воли к власти и потребностью обозначить «смысл» жизни. Поскольку