чистоте. Напротив, напротив…» (письмо от 21 марта 1885 г.).

Когда 22 мая 1885 г. Элизабет все же вышла замуж, Ницше пожелал ей счастья; но от остальных он не скрывал своего отвращения к Ферстеру и подчеркнуто заявлял, что никогда не встречался с ним и не желает встречаться. Матери он написал, что был рад тому, что Ферстер счел возможным самоизгнание в Парагвай и что хорошо бы все люди этого сорта проделали бы то же самое. Когда из Новой Германии поступили призывы вкладывать туда деньги, он отказался участвовать в этом.

Вхождение Ферстера в его семью было не единственным опытом общения Ницше с активными антисемитами, которые, как он опасался, могли скомпрометировать его. Его репутации уже угрожало сотрудничество с издателем Эрнстом Шмайцнером, благодаря которому появились книга «Человеческое, слишком человеческое» и последующие за ней работы. В 1879 г. Шмайцнер учредил газету «Antisemitische Blatter» («Антисемитский бюллетень») и убежденно выступал против еврейского влияния в Германии. У Ницше с ним были существенные разногласия, и он пытался отмежеваться от него, так как энтузиазм в вопросах антисемитизма отвлекал его от дела, следствием чего явилась задержка издания «Заратустры» [56]. В 1884–1885 гг. Ницше пришлось искать правовой защиты против Шмайцнера, чтобы получить гонорар за книгу, и он вздохнул с облегчением, когда его прежний издатель, Фрицш, изъявил желание выкупить у Шмайцнера право на издание всех его работ и опубликовать их под собственным знаком. Эта идея воплотилась в течение лета и Ницше написал предисловия к новому изданию каждого произведения, начиная с «Рождения трагедии» и кончая «Веселой наукой» (за исключением «Несвоевременных размышлений», которые не переиздавались). Это новое издание состоялось в 1886–1887 гг.; Фрицш также осуществил выпуск первого однотомного издания «Заратустры», его первой, второй и третьей частей. И как раз в то время, когда Ницше находился в процессе избавления от Шмайцнера, до него дошла весть о том, что еще более ярый антисемит должен стать не то что его издателем, а зятем.

Не оправдав надежд Фрицша, книги Ницше не нашли широкого отклика у публики в те годы. Первые три части «Заратустры» и в самом деле продавались столь скверно, что Шмайцнер отказался печатать четвертую, и перед нами предстает Ницше, окольными путями вымаливающий у Герсдорффа денег в долг, чтобы издать ее за свой счет (письмо от 12 февраля 1885 г.). Герсдорфф уступил, и часть четвертая вышла в частном издании. Впервые на суд публики она предстала в 1882 г.

Самодовольство и самовосхваление, ставшие, по нашим наблюдениям, частью характера Ницше уже во время «Веселой науки», тревожно прогрессировали в период «Заратустры», что совершенно очевидно из самой книги. О первых трех частях он писал Роде 2 февраля 1884 г.:

«Это нечто вроде бездны будущего, что-то жуткое, я имею в виду – в своем блаженстве. Все здесь принадлежит только мне, без образца, сравнения, предшественника… Я льщу себе, что в «Заратустре» я довел немецкий язык до степени совершенства. После Лютера и Гете оставалось сделать всего лишь третий шаг».

В начале мая того же года он сказал Овербеку:

«…когда я приближусь к своим сорока годам, я, должно быть, останусь совершенно один – я никогда не питал иллюзий на сей счет… Теперь я, скорее всего, самый независимыш человек в Европе».

Словно сочтя это недостаточным, немного позже в том же месяце он объявил Мальвиде:

«Задача моя грандиозна; но мое предназначение – не менее… Я хочу вынудить людей к решениям, которые станут решающими для всего человеческого будущего».

В письме к фон Штайну от 22 мая он объясняет, почему не может приехать в Байрейт посмотреть что-нибудь из опер Вагнера в Фестивальном театре:

«Закон, который стоит надо мной, моя миссия, не оставляет мне на это времени. Мой сын Заратустра, возможно, обнаружил вам, что происходит внутри меня; и если я достигну всего, чего жажду достигнуть, я умру в сознании, что последующие тысячелетия будут давать свои высочайшие клятвы моим именем».

Надменность заявлений, подобных этим, следует воспринимать как подсознательную компенсаторную функцию больного, полуслепого человека; такие высказывания не следует путать с самой его философией: обращаясь непосредственно к ней, мы увидим, что работы «По ту сторону добра и зла» и «Генеалогия морали» – последние труды тех лет – самодостаточны вне подобных заявлений о них автора.

2

«По ту сторону добра и зла» посвящена разработке и разъяснению теорий, выдвинутых в «Заратустре», таковой же представляется и роль «Генеалогии морали», поэтому обе книги могут рассматриваться вместе.

Первая проблема, с которой сталкивается Ницше, – это трудность, заложенная в утверждении, что воля к власти «истинна», если сами поиски истины продиктованы волей к власти. «Все критяне лжецы», – сказал критянин Эпименид. «Воля к истине есть воля к власти», – сказал Ницше, философ воли к власти. Оба утверждения ложны, если они истинны, и истинны, если они ложны. Ницше видит, что данный парадокс заложен в его теории, и готов парировать, для начала признав, что если жизнь – воля к власти, то ценность истины проблематична:

«Что есть в нас, что действительно желает «истины»?.. Допустим, что мы хотим истины: почему это лучше неистины? Неопределенности? Невежества, наконец? Перед нами встает проблема ценности истины» (ДЗ, 1).

«При всей ценности, которая, быть может, и присуща истинному, подлинному, бескорыстному, все же более высокую и более значительную для жизни ценность следует, вероятно, приписать кажимости, воли к обману, корысти и влечению. Возможно даже, что и сама ценность этих благих и чтимых вещей коренится именно в их искусной соотнесенности, связанности и сплетенности с теми злыми, на вид противоположными вещами, а может быть, даже и в тождестве с ними» (ДЗ, 2).

Такой взгляд дает ему возможность оценить силу с позиций истины:

«Нечто может быть истинным, несмотря на то что является в высшей степени вредным и опасным; на самом деле основное устройство существования может оказаться таковым, что полное знание о нем окажется разрушительным – так что силу сознания следует измерять тем, сколько «истины» она способна выдержать» (ДЗ, 39).

Что, однако, несомненно, так это что философия должна быть в некотором роде средством достижения власти, а не просто средством поиска истины: философ должен желать не просто пассивного знания, но и активного созидания знания:

«…философия… всегда созидает мир согласно собственным представлениям: она не может поступать иначе; и сама философия есть такой же тиранический импульс, наиболее одухотворенная воля к власти, к «творению мира», к causa prima[57]» (ДЗ, 10).