Конец их терпению пришел после того, как очередная нимфа, которой Лысый выписал отставку, улучив момент, выплеснула ведро кипятка на голову Вовчику, как она посчитала.

Однако в темноте студенческого туалета, в котором лампочка отсутствует по определению, она не разобрала, что это был не Вовчик, а Хворище, на свою беду попавший под ее горячую, в прямом смысле, руку. Спасло его только то, что она ждала достаточно долго и вода успела остыть, так что Хворин отделался чудом.

В итоге они, уставшие от амурных похождений соседа с последующими разборками между ним и визжащими, царапающимися девицами, сначала хотели устроить Вовчику «темную», но передумали.

Петр еще в армии усвоил простую истину: «Дураков учить — только портить», поэтому бить они его не стали, но все равно по окончании летней сессии отомстили.

Напоив до поросячьего визга, в невменяемом состоянии погрузили в междугородний автобус и в таком виде отправили на каникулы домой к родителям, заменив вещи в чемодане гантелью, ворохом грязных носков и использованных презервативов, которые ради этого дела тайно собирали в течение полугода…

Следом за Петром ввалился Хворище с подобранными цветами и сочно плюхнулся тощим задом на жалобно скрипнувшую койку.

— Твоей пригодятся!

Цветы перекочевали на кровать Лысого, который сосредоточенно рылся в куче белья, вываленного на пол из тумбочки.

— Вова, пасьянс зря раскладываешь! — Лысый поднял голову на глубокомысленное замечание Хворища.

Смысл данной фразы был прост. Студенческий пасьянс заключался в следующем: соберите все грязные носки в комнате, постирайте их, высушите. Сложите вместе с остальными чистыми носками. Тщательно перемешайте. Разложите. Отложите все рваные носки (пригодятся). Затем сложите по двое все остальные носки. Если после этого носков на полу не осталось — пасьянс сошелся!

— Я вчера твои носки со стула и свитер дал Димону, он к бабе собирался, вроде вечером обещал вернуть! — с тем же задумчивым видом произнес Сергунчик.

На «козел, без меня ничего не бери» он привычно отмахнулся, уже выуживая из холодильника последний кусок сала и чеснок.

Петр, нарезая черствый хлеб, обернулся к Лысому:

— Ты бы, Вова, с бабами бордельеро-то заканчивал, авось подцепишь от таких образин заразу…

— Ага! — довольно заржал Хворище. — У тебя иммунитет слабый, Вовчик, триппер не гриппер! — сегодня он был в ударе и сыпал перлы налево и направо. — Помрешь от недостатка вытаминов! Га-а-а!

— Лучше меня, как нормального мужика, доканает трипперище, чем кончиться от дрища! — Лысый не остался в долгу, а Петр заулыбался.

Новый, 1992 год студенты встретили весело. Раскулачив родителей на продукты питания, приволокли после праздников в общагу целые сумки жратвы, так что пили, ели и веселились три дня.

Любивший халявные харчи Хворин, не ездивший домой на каникулы по причине экономии, сначала за день опустошил собственный холодильник, втихаря слопав то, что было запасено на все праздники и полагалось на троих, потом два дня пасся у девчонок, обожрал их окончательно и был с пинками выставлен вон. Апофеозом праздника живота стал занимательный день толчка: Хворин не вылезал из туалета все вчерашние сутки, и днем и ночью. Крепкий студенческий желудок, способный переваривать гвозди, не выдержал такого количества пищи и устроил бунт…

Переругиваясь скорее для вида, они доедали остатки сала с хлебом и чесночком, предусмотрительно закрыв дверь на ключ, потому как голодных дармоедов на халяву кормить никто не собирался.

Сегодняшний день ничего интересного не обещал. Как говорится, дело было вечером, делать было нечего, и Петр решил отоспаться. Солдат спит, служба идет — еще один нехитрый принцип он твердо усвоил в армии и, когда его разбудил Лысый, не удивился, что командирские показывали шестой час вечера.

— Рык, тебе к Лизавете идти, а? Пойдешь?

Еда едой, а выпить хочется. Петр понял настрой сотоварищей, еще с утра намекавших ему на то, что не мешало бы сходить «репетиторствовать» к прыщавой второкурснице, барышне-переростку, томно и безответно влюбленной в него уже почти год, а заодно набить сумку продуктами, что еженедельно притаскивала к ней многочисленная деревенская родня. Праздничные харчи закончились, до стипендии далеко, и скоро все разом дружно положат зубы на полку.

— Куда деваться, пойду…

Киль

6 января 1804 года

— Парни, как я по вас соскучился!

Сон был реальностью, ибо так он провел свой последний день там. И вот сейчас открылась калитка, он снова вернулся в свою молодость, туда, откуда не возвращаются.

Из глаз текли слезы, и Петр плакал не стесняясь. Прикоснуться к своей молодости дано не каждому. С отчетливой пронзительностью он понял, что именно в то время нищенского студенчества, практически без денег, с книгой в руках, он был по-настоящему счастлив.

Да, да, счастлив!

В таком состоянии он никогда не находился здесь, хотя к его услугам имеется многочисленная армия слуг и лакеев, на столе по большому счету нет только птичьего молока. Петр мог потребовать любые яства и одежду, или что другое, и десятки людей стремглав и с радостью бросались бы исполнять его волю и любой каприз.

— А ведь здесь я родился. Вернее, мое тело…

Петр медленно оглядел, будто в первый раз, убогую комнатенку, хоть и порядком приукрашенную к его визиту.

Именно здесь Анна Петровна, дочь императора Петра I, произвела на свет сына, будущего герцога Голштинского, императора Всероссийского, того самого, что стал жупелом российских историков, Петром III Федоровичем, в чье тело он так аккуратно переместился. Поменялись они оболочками, судя по всему, именно в тот день шестого января, всего за несколько часов до Рождества.

— Мистика… — еле слышно пробормотал Петр, вставая с мягкой перины. Покидать постель ему не хотелось, мягкая нагретая кровать манила. Но он уже давно стал слугой своего долга.

Конечно, можно было бы немного полежать, понежиться, позвать лакеев, чтоб почесали пятки, и те с превеликим удовольствием будут исполнять этот каприз, бросая преданные и искательные взоры на своего повелителя. Ему сейчас все можно на такой «крутой» должности…

— Но зачем? — Петр скривил губы. — Обойдусь как-нибудь сам! Привыкли мы без прислуги обходиться.

Удобная военная форма привычно спрятала его тело, жесткие вставки в погонах чуть давили на плечи. Вот только сейчас появился молодой лакей, причем потомственный, сын того самого арапа Нарцисса, по имени, смех и грех, Пион.

«Как самоходная установка!» — привычно усмехнулся Петр, глядя на подготовку к утреннему туалету. Помывшись, почистив зубы, он позволил арапу повязать на шею два ордена на широких лентах и уселся за стол в соседнем кабинете, поглядев на себя в зеркало.