– Четче! – крикнул я ей в самое ухо. – Ничего не понимаю!

– Там были снимки!! – закричала Элиза, чувствуя, что сейчас свалится под колеса поезда.

Я потянул леди на себя. Обалдев от такого несветского обращения, она часто и глубоко дышала и смотрела на меня совершенно безумными глазами, обрамленными красным невротическим ореолом.

– Там были снимки, – повторила она, облизывая пересохшие губы. – И описание береговых построек на Комайо. Судну «Гринписа» не позволили подойти близко к берегу люди Гонсалеса. Они обстреливали его из орудий.

– А что на снимках? – отрывисто спросил я.

– То же! Вид береговой полосы. Возможно, он снимал мощным телевиком…

В этот момент открылась дверь, и в тамбур въехала тележка с бутылками. Продавец, ничуть не смутившись того, что я держал девушку за горло у распахнутой настежь входной двери, вежливо поинтересовался:

– Водички не желаете?

– Да! – крикнул я. – Две бутылки!

И кинул ему какую-то купюру. Продавец, по-видимому привыкший к подобному обращению с дамами, бесстрастно вскрыл две бутылки, поставил их на скамейку рядом со мной и, стараясь не нервировать меня своим присутствием, быстро перешел в соседний вагон.

Я протянул бутылку Элизе и сам жадно припал к горлышку.

– Дальше, – сказал я, переведя дух. – Как письмо попало к тебе?

– Оно не попадало ко мне, – ответила Элиза, с трудом отрывая губы от бутылки. – На борту «Гринписа» был человек, который работал на Гонсалеса. Он и сообщил хозяину, что Обуар намерен отправить письмо Генри Леблану, который унаследовал остров после смерти своего отца.

– Отец погиб в автокатастрофе?

– Да.

– Катастрофу подстроил Гонсалес?

– М-м-м… Да.

– Генри успел встретиться с Обуаром?

– Да. Гонсалес не трогал Генри до тех пор, пока тот не отшвартовался от судна «Гринписа». Это он сделал нарочно, чтобы потом кинуть на экологов тень: ведь яхта Генри исчезла сразу после того, как она встретилась в море с судном Обуара. А теперь он держит француза на крепком якоре.

– Почему только теперь?

– Гонсалес не знал, что письмо Обуара, в котором он предлагал Генри встретиться в море, сохранилось. Теперь, когда письмо у него в руках, Гонсалес может вить из эколога веревки. Письмо – это очень серьезная улика. В нем назначены координаты и время встречи. Именно в этом месте и приблизительно в это время яхта Генри исчезла. Если бы письмо попало в полицию, Обуара вполне могли бы обвинить в убийстве Генри, так как все хорошо помнят, как Обуар раздувал кампанию в поддержку того, чтобы создать в районе Комайо заповедную зону мирового значения под эгидой ООН. И было вполне логично, что собственник Генри ему мешал.

– Значит, ты передала письмо Гонсалесу?

Элиза усмехнулась.

– Я слишком мелкая пешка, чтобы подниматься до такого уровня. Повторяю: я взяла у тебя револьвер, отвезла вас в земельный департамент и, пока вы там пропадали, передала пистолет киллеру и сказала, где и в котором часу он найдет Жоржет. Потом я нарочно подстроила столкновение с грузовиком, чтобы киллер успел отработать и скрыться с места преступления. Он же и вынул из сумочки Жоржет письмо. Вечером оно уже было в руках Гонсалеса. Киллера я никогда раньше не знала и вряд ли еще когда-нибудь увижу.

– Что Гонсалес делает на острове?

– Этого я не знаю, – ответила Элиза. – И не пытайся выкинуть меня из вагона, я все равно не смогу ответить на этот вопрос.

– Наркотики?

Она помолчала и ответила:

– Не думаю. Но ты зря забиваешь этим свою голову. Запомни… – Элиза прищурила свои и без того узкие глаза и медленно произнесла: – Запомни! Твой комиссар Маттос зубы обломает о Комайо. Так и передай ему мои слова. До него уже многие пытались раскусить этот орешек. И что? Где они? Кто куплен с потрохами и эмигрировал из страны, а кто не продался, тот лежит в земле и кормит червей. А с вами, чужеземцами, вообще никто считаться не будет. Вы здесь вне закона, и ваши жизни стоят меньше этой бутылки воды!

Молодец кошка! Сумела закончить допрос на оптимистической ноте. Она хоть и рассказала мне все, что я хотел знать, но в конце припугнула островом, этим неодушевленным бабайкой, и тотчас поставила точку, повернувшись ко мне спиной, тем самым реабилитировав свою растоптанную женскую гордость и высокосветское происхождение.

Мне ничего не оставалось, как тоже повернуться к ней спиной и зайти в вагон.

Я сел на свое место, закинул ногу на ногу, снова водрузил на голову шляпу и хотел было спокойно переварить все то, что услышал от Элизы, как взгляд мой упал на сложенную вчетверо карту Гуаякиля, которую я изучал незадолго перед встречей с кошкой. Если не ошибаюсь, я вложил в нее телеграмму от Дика, и ее голубой кончик торчал оттуда.

Я схватил карту и перетряхнул ее. Телеграммы не было. Я на всякий случай проверил сумку, карманы и даже заглянул в шляпу.

Слепая злость стремительно наполняла меня. Я исподлобья посмотрел вокруг себя, словно сидел в кругу подвыпившей компании, которая нехорошо подшутила надо мной. Средних лет мужчина, который сидел напротив меня, тяжело опирался локтями о подоконник и спал, выдыхая воздух в щель между толстыми губами. Справа, крепко прижимая к себе мелкую собачонку с плоской мордой и выпученными глазами, расположилась дебелая индианка.

– Вы не заметили, кто трогал мои вещи? – спросил я ее.

Женщина кинула на меня недобрый взгляд и, ничего не ответив, отвернулась. Собачка презрительно тявкнула. Пришлось будить мужчину. Тот резко поднял голову, заморгал дурными красными глазами, посмотрел в окно, вскочил и чуть было не кинулся к выходу.

– А? Что? Гуаякиль? – забормотал он.

– Нет-нет! – успокоил я его. – Мы еще не приехали. Извините, я только хотел спросить вас, не видели ли вы того, кто трогал мои вещи?

Мужчина очень медленно выходил из сна. Я подумал, что ему снилась какая-то гадость, и он в лучшем случае станет сейчас нести непереводимый бред. Но мужчина, с шумом выдохнув воздух, вытер несвежим платком взмокшее лицо и абсолютно уверенным тоном произнес:

– Видел. Продавец лимонада интересовался вашей картой. Он раскрыл ее, посмотрел и положил на место.

«Сука! – подумал я. – Выкину его из поезда вместе с Элизой!»

Я дважды прошел весь состав из конца в конец, но ни продавца лимонадом, ни Элизы не нашел. Они словно испарились.

– Ты только взгляни на эту красавицу! – первым делом крикнул Дик, завидев меня на причале, и кивнул на некогда белую, покрытую ржавыми потеками яхту, на носу которой неровными буквами было выведено: «PILIGRIM».

Он сидел на шляпке причального кнехта, дымил сигарой, и его вечное сомбреро кидало на бетон большую круглую тень. Я подошел к нему, кинул под ноги сумку и через голову стянул насквозь пропотевшую майку.