* * *

В общем, вот лучший способ вызвать отвращение самим вашим присутствием: пусть у вас все торчит наружу. Чем более открыто ваше тело, чем более открыты ваши отверстия, тем больше вас считают человеком, который желает совокупиться со всеми подряд, и тем больше беспокойства и ужаса вы вызываете. Показывать интимные места плохо само по себе, но можно еще сильнее оскорбить окружающих, если вам удастся заставить их увидеть, услышать или унюхать что-то неприятное. Случайное тихое пускание ветров за обеденным столом считалось неприятным, но люди понимали, что сдержать его можно не всегда. «Мокрый» пук был отвратительнее «сухого», потому что больше напоминал об отходах жизнедеятельности и намекал, что вы не очень хорошо умеете контролировать сфинктер. А вот если приподнять ягодицу и громко вздохнуть или сказать что-нибудь такое, что привлекает к вам внимание, вы заставите всех окружающих, даже тех, кто не почувствовал запаха, сразу подумать не только об испорченном воздухе, но и о том, что ваши действия умышленны, что вы пукнули специально. Умышленный пук вызывал не только неприятные ощущения, но и давал понять, что вы не уважаете окружающих.

Чавканье, как мы видели в предыдущей главе, тоже являлось двойным оскорблением: вы демонстрируете наплевательское отношение к окружающим, а вид и звук мокрой, обслюнявленной пищи в таком интимном месте, как рот, вызывали отвращение. Если вы при этом еще и повернетесь к кому-либо лицом, демонстрируя свои слюни, это станет уже личным выпадом. Даже сейчас большинство людей отворачиваются от подобного зрелища и звука.

Нагота или даже намеки на наготу – тоже штука весьма тревожная. Вспомните сцену из шекспировского «Гамлета», когда принц представляется Офелии «в незастегнутом камзоле, / Без шляпы, в неподвязанных чулках, / Испачканных, спадающих до пяток», или, иными словами, с голыми икрами, расстегнутым дублетом, под которым видна рубашка, и без шляпы. Она считает, что он выглядит так, «словно был из ада выпущен на волю вещать об ужасах». Ее отец по этому описанию делает вывод, что Гамлет сошел с ума. Голые икры и рубашка наружу! А-а-а, жуть! По нашим современным меркам реакция выглядит избыточной, но вспомните все представления того времени, которые мы обсуждали: о том, как важна одежда после отпадения от благодати в саду Эдема; о том, что своим поведением человек должен показывать, что не похож на лишенных души животных; о том, что голое тело грязно, а рубашка и другие льняные одежды собирают с него эту грязь. Эту пьесу ставили в публичных театрах, так что голые мужские икры были максимумом того, что можно было показать, не попав под цензуру, но и этого было достаточно, чтобы зрители вздрогнули от шока. Рубашка наружу была явным намеком на пот, а также, поскольку сидела неаккуратно и у всех на виду, на потерю самоконтроля. Это, конечно, сексуально в определенном животном смысле, но не забывайте, что животное поведение тогда воспринималось вовсе не так позитивно, как сейчас: оно считалось извращением, а не привлекательной чертой. Распущенное, не укрощенное тело в самом деле пугало.

Итак, надеюсь, вы уже чувствуете себя хорошо подготовленными и обладаете целым арсеналом возмутительных тактических ходов, которые повергнут в ужас любого человека эпохи Возрождения. Но, как мы уже видели, не все и не всегда так прямолинейно, как кажется. Не существует никакого способа разозлить всех людей в любой ситуации и в любое время: вы должны точно знать, что делаете!

В течение рассматриваемого нами периода подавляющее большинство населения ожидало, что их будут приветствовать, обнажив голову и преклонив колено; подобная цивильность весьма облегчала повседневную жизнь, сводя к минимуму конфронтации. В частности, люди, облеченные властью, хотели видеть в поведении окружающих четкое отражение социальных структур общества. Впрочем, те, кто находился в самом низу общественной иерархии, могли лишь мечтать о подобных жестах уважения, хотя сами они кланялись и снимали шляпы перед каждым. Желая получить хоть немного подобной обходительности, они становились – возможно, к вашему удивлению – одними из самых горячих сторонников жестов уважения.

И верхи, и низы общества в тюдоровской и стюартовской Британии оставались недовольны, сбиты с толку или даже возмущены отказом снять шляпу и поклониться. Тем не менее мы видим, особенно ближе к концу эпохи, и небольшие группы людей, которым очень не нравилось подобное поведение в их адрес. Для квакеров, которые отказывались снимать шляпы и преклонять колени, потому что хотели вести более богоугодный образ жизни, получить подобную любезность было верхом неловкости.

Кроме того, многие считали, что женщина должна держать язык за зубами. Молчаливость и скромность считались женскими добродетелями, а если женщине все же доводилось говорить, то от нее ждали тихого голоса и мягких слов; тем не менее были и люди, которые восхищались женщинами, умевшими одержать верх в уличных перебранках. Длинные и колоритные пассажи в многочисленных судебных протоколах говорят нам о том, как гордились люди, выбрав удачную, язвительную фразу. В общем, можно сделать примерно такой вывод: жертва, получившая в свой адрес фразу вроде «вшивый гнойный дырявый подлец», безусловно, расстраивалась, но вот зеваки получали от этого большое удовольствие. Возможно, были в ту пору и люди, которые наслаждались словесным фехтованием ради самого процесса – это отражают театральные постановки той эпохи, где словесные дуэли были весьма популярны.

Итак, всех людей скопом оскорбить довольно трудно; не менее трудно и делать это все время. Разные модели поведения считались то хорошими, то плохими, то снова хорошими, причем эти сдвиги восприятия были очень частыми. Практически любой мужчина в 1590 году очень разозлится, если назвать его подлецом, но вот пятьюдесятью годами позже или раньше оскорбить этим словом можно было сравнительно немногих. Мы видели и другие слова и фразы, оскорбительность которых «плавала» похожим образом – от «ведьмы» до «пуританина». Собственно, словами здесь дело не ограничивалось. Если вы ходили, постукивая щитом, в 1570 году, то, несмотря на неодобрение гражданских властей, привлекали множество восхищенных взглядов в районе Вест-Смитфилда, особенно от молодых женщин, которые считали вас отважным и мужественным; но вот если попробовать то же самое в 1620-м, то девушки расхохочутся вам в лицо, потому что вы старомодны, грубы и принадлежите к низшему классу. Точно так же и «хромающая» священническая походка много лет считалась совершенно респектабельной и допустимой. Но в двадцатых – пятидесятых годах XVII века мода на подобные манеры среди шумных, самопровозглашенных «набожных» людей превратила ее в источник раздражения практически для всех остальных.

Было и поведение, которое считалось оскорбительным лишь в определенном контексте. Носить одежду противоположного пола на сцене или местных празднествах считалось нормальным и респектабельным (против выступали лишь самые упертые консерваторы), если это были мужчины и мальчики в женской одежде; но вспомните, какое возмущение вызвал юноша, переодевшийся женщиной, чтобы попасть в родильную комнату, и что говорили о женщинах, которые носили «мужские» шляпы на улицах. В танцах-моррис один из мужчин часто переодевался «девой», но если бы этот мужчина стал расхаживать в том же костюме по улице, его бы встретили враждебно, а то и вовсе потащили в суд. Именно переодеванию в неподобающих местах посвящено большинство дошедших до нас судебных дел о трансвестизме. Тайное проникновение на собрание в родильную комнату, видимо, замышлялось как невинная шутка, но оно вызвало возмущение из-за посягательства на искренне соблюдаемую традицию. Если бы молодой парень переоделся женщиной и пришел на какой-нибудь девичник в местной пивной, властям, скорее всего, не пришлось бы вмешиваться; парня бы, конечно, пожурили, но это вряд ли кого-либо шокировало до такой же степени.