– В гребле, – сказал он, – должно быть то же самое. И во всех самых важных вещах, по-настоящему важных в жизни. Ты понимаешь, о чем я, Джо?

Джо немного нервничал и не совсем был уверен, что понял, но осторожно кивнул, спустился вниз и продолжил делать приседания, прокручивая разговор в голове и пытаясь разобраться во всем.

В сентябре 1935 года Нацистская партия провела седьмой ежегодный съезд в Нюрнберге, с невероятной иронией названный «Съезд свободы». И опять отряды штурмовиков и эсэсовцев в черной форме, сотни тысяч человек, прибыли в Нюрнберг. Опять Лени Рифеншталь, которой на тот момент было тридцать три года и она была уже состоявшимся любимым режиссером Гитлера, работала там, чтобы запечатлеть это зрелище, хотя единственная пленка, которая вышла в свет об этом съезде, была короткая съемка с военной игрой. Сам Гитлер организовал игру, чтобы показать пренебрежение Германией Версальского запрета на перевооружение Германии. Через много лет, уже после войны, Рифеншталь постарается скрыть свое участие в «Съезде свободы». Это мероприятие потомки помнят не из-за военной игры, а из-за событий 15 сентября.

Съезд достиг своего апогея в тот вечер, когда Адольф Гитлер выступил перед Парламентом Германии, Рейхстагом, чтобы представить новые законы. Рейхстаг был собран в Нюрнберге впервые с 1543 года, чтобы провести – и сделать его проведение публичным зрелищем – закон, который делал эмблему Нацистской партии, свастику, официальным символом на флаге Германии. Но теперь Гитлер представил еще два закона, и именно за второй и третий законы этот съезд 1935 года запомнят навсегда и из-за которых Рифеншталь позже захочет убрать себя из истории этого события.

Закон о гражданине Рейха определял, что все граждане должны иметь национальность «германской или родственной ей крови», кто «своим поведением доказывает желание и способность преданно служить германскому народу и Рейху». По умолчанию, человек любой национальности не с «германской или родственной ей кровью», таким образом, переставал быть субъектом или обладать каким-либо статусом перед государством. Целью закона было лишить немецких евреев своего гражданства и всех прилагающихся к нему прав начиная с января 1936 года. Закон крови, который официально назывался «Закон об охране германской крови и германской чести», запрещал браки между евреями и гражданами Германии; упразднял любые подобные браки, совершенные в пренебрежение закону, даже если проводились они на территории другого государства; запрещал внебрачные сексуальные отношения между евреями и остальными национальностями; запрещал евреям нанимать немецких женщин младше сорока пяти лет в качестве домашней прислуги; и запрещал евреям вывешивать над домами принятый новый национальный флаг. Это было только начало. В следующие несколько месяцев и лет Рейхстаг добавит десятки дополнительных законов, регулирующих все аспекты жизни немецких евреев, до тех пор, пока они как нация не будут по сути объявлены вне закона.

Еще перед принятием Нюрнбергских законов все более нетерпимым становилось отношение к евреям в Германии. С тех пор как власть перешла к Нацистской партии в 1933 году, евреи были – с помощью законов, устрашения и неоправданной жестокости – исключены из работы государственных структур и любых общественных учреждений; они были отстранены от таких профессий, как, например, медицина, юриспруденция и журналистика, от участия в биржевых рынках, и им запрещалось появление во многих публичных и частных учреждениях. В каждом немецком городе и деревушке у входов в отели, аптеки, рестораны, общественные бассейны и магазины появлялись знаки «Juden unerwunscht», «Евреям вход запрещен». Если владельцем бизнеса или предприятия был еврей, то дело становилось целью для проспонсированных государством массовых бойкотов. Рядом с городом Людвигсхафен дорожный знак гласил: «Осторожно, водитель! Резкий поворот! Евреям – 120 км/ч». К 1935 году около половины евреев в Германии не имели никаких средств к существованию.

Все эти признаки расовой борьбы были очевидны во всех уголках Германии, даже в самых мирных и отдаленных. Березы и липы начали желтеть, Лангер-Зее – приобретать желто-красный оттенок в ту осень, а мужчины, женщины и дети, состоящие в многочисленных гребных клубах, все так же приходили на берега озера рано утром или по выходным, погружали свои лодки в чистую голубую воду и плавали вверх и вниз по дорожкам, как и на протяжении вот уже десятков лет. После тренировок они все еще собирались в местном ресторанчике Гастстаттен, чтобы выпить бокал пива, поесть кренделей, или отдыхали на лужайках перед эллингом, наблюдая за постройкой новых олимпийских объектов.

Но, несмотря на внешние мир и спокойствие, многое изменилось в Грюнау. Большую часть гребных фестивалей уже давно не проводили. Огромный еврейский гребной клуб «Гельвеция» был объявлен вне закона еще в 1933 году. Теперь многие клубы, допускавшие членство представителей разных национальностей, были под угрозой расформирования в том случае, если они не очистят свои списки от евреев. Некоторые скромные маленькие еврейские клубы все еще продолжали существовать, но теперь, когда их члены больше не являлись гражданами Германии, они стали объектами произвола официальных лиц Нацистской партии – в любой момент мог пройти рейд, закрыть их, а снаряжение конфисковать.

Люди, которые всю жизнь плавали в одной лодке, начали поворачиваться друг к другу спиной, к своим бывшим членам команды и добрым соседям. Имена вычеркивались из списков членства. Запрещающие знаки стали появляться над дверями лодочных станций и эллингов. Двери запирались, менялись замки. В милых деревушках, окружавших Грюнау, большие, уютные дома, когда-то принадлежавшие еврейским торговцам и специалистам в различных областях, теперь были заколочены или сняты немецкими семьями за малую толику их цены, а их хозяева были достаточно богаты и дальновидны, чтобы сбежать из Германии.

В США разговоры о бойкоте Олимпийских игр 1936 года начались еще с тех пор, как нацисты пришли к власти в 1933 году. Теперь в разных частях страны эти разговоры начались с новой силой.

В Сиэтле Эл Албриксон отложил тренировки до 21 октября. Ему нужно было больше времени, чтобы изучить все фигуры на шахматной доске и разработать стратегию завершающего олимпийского эндшпиля прежде, чем он начнет двигать фигуры.

Эта задержка предоставила Джо несколько более свободных недель, за которые он сильнее погрузился в учебу и проводил больше времени с Джойс, когда ей удавалось взять выходной или освободиться хотя бы на половину дня. По выходным, в те дни, когда воздух был прозрачный и спокойный, наполненный запахом горящей листвы, они опять брали напрокат каноэ и катались в Портэдж Бэй. Они ходили на футбол и на танцы, которые проводились после каждого матча. Они периодически заезжали в дом на улице Багли, когда Гарри и Тулы не было в городе, сажали малышей во «Франклин», покупали вареной колбасы, вчерашнего хлеба и молока в магазинчике за углом и ехали на небольшие пикнички на озеро Грин. Потом они быстро отвозили детей домой, прежде чем возвращались Гарри и Тула. Ясными звездными ночами они ехали в город и прогуливались по его улочкам, глазея на витрины магазинов «Бон Марше», «Фредерик энд Нельсон» и «Нордстромс», разговаривая об их будущей свадьбе и о грядущих днях, когда они смогут покупать вещи в таких местах. По воскресеньям они иногда выбирались в кинотеатр, покупали билеты за пятнадцать центов и ходили на фильмы: «Печенье на столе» с Джорджем Бернсем и Грейси Аллен в Парамаунт; «Она вышла замуж за босса» с Клодетт Колбер в Либерти; «Цилиндр», с Фредом Астером и Джинджер Роджерс в Орфеуме.