– Ну что ж, дорогая, придется тебе немного поучиться.

И это положило начало долгой и преданной дружбе. Миссис Теллрайт платила за уроки кулинарного искусства для Джойс и даже сама начала посещать занятия вместе с девушкой. Еще несколько следующих лет они вместе провели очень много счастливых часов на кухне за плитой.

Однако Джо и Джойс были сильно обеспокоены проблемой более серьезной, чем утка в апельсинах. Джо еще раз навестил отца в пекарне, и пока они сидели в машине и обедали, Гарри упомянул, что они с Тулой теперь проводят много времени вдвоем, подолгу уезжая из города на прогулки – или «пикники», как они сами говорили, – разъезжая по всему штату. В основном они посещали свои любимые места на востоке Вашингтона и планировали продолжать подобные поездки осенью. Сначала Джо даже обрадовался, ведь теперь он мог приезжать к своим сводным братьям и сестрам, не переживая, что Тула вышвырнет его за дверь. Но когда впервые Джо и Джойс заглянули на Бэгли Авеню в отсутствие взрослых, то обнаружили, что Гарри и Тулы не было дома уже три дня. Они оставили Гарри-младшего, Майка, Роуз и Полли одних, без присмотра и практически без еды. Гарри, самый старший, сказал, что родители упаковали скороварку, полную тушеной говядины, картошки и овощей, взяли буханку хлеба и несколько консервов и поехали на прогулку на озеро Медика Лейк, у которого они впервые встретились. Он не знал, вернутся ли родители. Пока же их не было, малыши повытаскивали все из шкафов и с полок, пытаясь найти для себя хоть какую-то еду.

Джо и Джойс взяли всех детей и повели их кушать мороженое, а по пути назад остановились в бакалее и купили немного продуктов. На следующий день, когда Джо проверил дом, Гарри и Тула вернулись. Но он все никак не мог понять, о чем только думали родители. Вероятно, это происходило все лето.

Для Тулы Ранц это лето было отличным. Ее звезда наконец начала восходить. С тех пор, как Гарри нашел работу в «Голден Рул», у нее появилось свободное время, чтобы вплотную заняться карьерой скрипачки, и теперь годы беспощадных, но упорных тренировок в хижине в Айдахо и в недостроенном доме в Секиме начали наконец окупаться. Ей удалось добиться прослушивания в Лос-Анджелесе, и не у кого-то там, а у самого Фритца Крейслера.

Крейслер был одним из величайших скрипачей двадцатого века. Австриец, сын семейного врача Зигмунда Фрейда, он в возрасте семи лет стал самым молодым учеником Венской консерватории во всей ее истории. В возрасте десяти лет он окончил ее с золотой медалью, а потом продолжил обучение в Парижской консерватории, где его наставником были Жозеф Массар и Лео Делиб. После этого он прославился, в течение десятилетий играя в переполненных залах самых почитаемых концертных площадок в мире – в Берлине, Вене, Париже, Лондоне, Нью-Йорке – и записываясь на самых главных звуковых студиях как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Он был серьезно ранен во время Первой мировой войны, но выжил и вернулся оттуда еще более великим маэстро. Но когда нацисты пришли к власти в 1933 году, он отказался играть в Германии, стал гражданином Франции и переехал в Соединенные Штаты.

Тула вернулась в Сиэтл после прослушивания, торжествуя. По ее собственным словам, Крейслер назвал ее «самой великой женщиной-скрипачкой, которую я когда-либо слышал». Конечно, это признание не было обещанием места в оркестре, но открывало определенные возможности. Музыкальная карьера так давно стояла на первом плане в жизни Тулы, и наконец оправдались все надежды, которыми она сама и ее родители тешили себя. Кроме того, благодаря высокой оценке мастера она даже обрела определенную известность, по крайней мере на местном уровне. Весной и летом 1935 года радио «КОМО» в Сиэтле транслировало серию живых концертов Тулы, и впервые тысячи людей услышали, на что она была способна. Теперь она могла строить свою жизнь вокруг музыки, да и у Гарри теперь был стабильный доход, так что ей захотелось вырваться из дома и немного это отпраздновать – пожить для разнообразия такой жизнью, какой она хотела.

Теперь Джо каждый день появлялся на лодочной станции, чтобы набрать необходимую форму для предстоящего сезона. Джонни Уайт и Чак Дэй тоже приходили туда, загоревшие и пропитанные пылью Гранд-Кули, с широкими улыбками на лицах, вызывая множество вопросов у всех остальных парней одним упоминанием таинственной улицы под названием Би-стрит.

Эл Албриксон тоже вернулся. Как и предсказывал Роял Броухэм в июне, слухи о его увольнении были преждевременными, к большому облегчению Джо и остальных ребят. Каким бы сильным ни было желание начальства заменить его после поражений в Поукипси и на Лонг-Бич, в межсезонье оно испарилось или, по крайней мере, ослабло. Администрация не просто пожалела Албриксона, на самом деле ее члены не верили, что парни могут показывать лучшие результаты. Однако было неясно, сколько еще они будут платить ему хоть какие-то деньги.

Однажды ранним сентябрьским утром его жена, Хейзел, проснулась утром и нашла Албриксона сидящим в пижаме за старой печатной машинкой. Он прилежно нажимал на клавиши с хмурым и решительным выражением лица. Эл вырвал страницу из печатной машинки, крутанулся на своем стуле и передал бумагу Хейзел. Это было заявление для «Сиэтл таймс». Суть его утверждения была проста – восьмивесельная лодка Вашингтонского университета собирается выиграть «золото» в Берлине, на Олимпиаде 1936 года. Хейзел оторвала глаза от текста и уставилась на него в изумлении. Она подумала, что муж не в своем уме. Эл Албриксон, которого она знала, никогда не сделал бы такого громкого заявления, он вообще редко говорил что-то, что могло хотя бы намекнуть на его надежды и мечты, даже у себя дома, не то что в газете. Но Албриксон поднялся, свернул документ и положил его в конверт, адресованный в «Таймс». По-своему, он пересек Рубикон. Он сказал Хейзел, что если хочет остаться в гребном спорте, в этом году у команды не должно быть вторых мест. Ни на Поукипси, нигде. Он собирался пройти весь путь, от и до. Скорее всего, у него больше никогда не будет таких парней, такой команды, сказал он своей жене. Если уж он не сможет выиграть с ними, если не сможет составить нужную комбинацию в этот раз, если он не сможет пройти этот путь без поражений и завоевать «золото» в Берлине в 1936 году, то в конце сезона он просто закончит свою тренерскую карьеру.

Десятого сентября Албриксон встретился с журналистами на лодочной станции. Он не поделился с ними тем обещанием, которое он дал Хейзел, но ясно дал понять, что в этом году ставки для него повышаются. Спокойно, в сдержанном тоне, без какого-либо преувеличения, Албриксон заявил, что он и его мальчики возьмут главный приз в «самом тяжелом соревновании в нашей стране, чтобы завоевать право нести национальный флаг в Берлине… У нас есть амбиции, и с самого начала осенних тренировок гребцы Вашингтона постоянно будут думать об отборочном туре Олимпиады». Он утверждал, что понимает все трудности этого начинания. Все знали, что у Калифорнии шансов больше. Но, как в заключение он добавил, «мы определенно не можем не попытаться».

Но сказать все это было проще, чем сделать. Чтобы добиться успеха, необходимо было задействовать все ресурсы и принять крайне сложные решения. Албриксону придется пересмотреть свои взгляды на тех парней, которые ему лично нравились, равно как и на тех, кого он недолюбливал. Он собирался провести самого Кая Эбрайта – а это само по себе уже нелегкое дело. Он собирался найти финансирование, хотя тот год, казалось, снова будет голодным. И он собирался как можно чаще и полнее использовать свой мощнейший ресурс – Джорджа Покока.