Эл и Хейзел Албриксон часто обедали с Джорджем и Френсис Пококами у той или другой семьи дома. После ужина мужчины заводили разговоры о гребле и могли болтать часами. Они обсуждали дизайн лодок и технику оснащения, спорили о стратегиях гонки, вспоминали старые победы и поражения, анализировали сильные и слабые стороны других команд и тренеров. Это был шанс для немногословного Албриксона расслабиться, открыться и довериться британцу, отпустить пару шуток по поводу событий на лодочной станции и выкурить сигарету вне поля зрения студентов. Но, что важнее всего, это был шанс научиться чему-нибудь у Джорджа, как учились все тренеры Вашингтона с 1913 года. Он говорил обо всем – от цитат Шекспира до лучшего способа выстроить гоночную стратегию и секретов понимания психологии гребца. Теперь же начинался Олимпийский год, так что центром их разговоров неизбежно становились парни из команды Албриксона, их сильные и слабые стороны.

Чтобы удачно пройти весь путь до олимпийского золота, им надо будет найти девять молодых людей в отменной физической форме, выносливых и, что важнее всего, морально устойчивых. Ребятам придется грести без единой ошибки как на длинных, так и на коротких дистанциях, в любых погодных условиях. Им придется научиться уживаться друг с другом в тесных комнатушках в течение долгих недель – путешествовать, есть, спать и грести без ссор и перепалок. Им надо будет показать свои лучшие результаты в условиях жесткого психологического давления на самой выдающейся спортивной арене перед целым миром.

В их разговоре неизбежно всплыл вопрос о Джо Ранце. Албриксон изучал Джо вот уже год с тех пор, как Том Боллз впервые предупредил его, что парень был непредсказуемым и обидчивым и что в некоторые дни он мог грести быстрее всех – так плавно и мощно, что казался частью лодки, весла и воды одновременно, а в другие дни был неуклюжим растяпой. С тех пор Албриксон перепробовал, казалось, все – он и ругал Джо, и подбадривал его, то понижая его статус, то вознося на пьедестал почета. Но он не подошел ни на шаг к пониманию этого феномена. Теперь Албриксон обратился к Джорджу за помощью. Он попросил британца взглянуть на Ранца – поговорить с ним, попробовать разгадать его и, если это возможно, решить эту проблему.

Теплым и прозрачным сентябрьским утром, когда Покок поднимался по ступеням его чердака на лодочной станции, он заметил, что Джо делает приседания на скамейке в задней части комнаты. Он махнул парню рукой, подзывая его, сказал, что заметил, как тот иногда заглядывает в мастерскую, и спросил, хотел бы Джо осмотреть ее? Парень тут же взбежал по ступеням.

Чердак был высоким и просторным, утренний свет лился из нескольких больших окон в задней стене. Воздух там был пропитан кисло-сладким запахом морского лака. Кучки опилок и завитки деревянной стружки устилали пол. Длинная двутавровая балка вытянулась почти во всю длину чердака, на ней лежала рама строящейся восьмивесельной лодки.

Покок начал с того, что показал ему все инструменты, которыми пользовался. Он вытащил рубанки, деревянные ручки которых десятилетиями полировались у него в руках во время работы, а лезвия их были настолько остры и точны, что ими можно было снимать с досок тонкие, почти прозрачные завитки деревянной стружки толщиной как лист бумаги. Он дал Джо подержать старые рашпили, сверла, стамески, напильники и колотушки, разной толщины и формы, которые он привез с собой еще из Англии. Некоторым из них, сказал он, было по сотне лет. Покок объяснил, что у каждого инструмента есть сотни вариаций, каждый напильник, например, слегка отличался от другого, и каждый служил для разных функций, но все были необходимы, чтобы изготовить высококачественную лодку. Он провел Джо к деревянной полке и вытащил оттуда досточки из разных видов древесины, которую использовал – мягкую, пластичную сосну Ламберта, твердую желтую ель, ломкий кедр и чистый белый ясень. Каждый кусок Джордж поднимал вверх, на солнце, исследовал его, вертел в руках и говорил об уникальных свойствах каждого вида древесины, о том, что все они вносили общий вклад своими уникальными качествами и в итоге соединялись в лодку, которая оживет на воде. Он вытащил длинную кедровую доску с полки и показал годичные кольца. Джо уже довольно много знал о свойствах кедра и о годичных кольцах еще с тех дней, когда колол дранку с Чарли Макдоналдом, и он очень увлекся, когда Покок стал рассказывать о том, какое значение он в них усматривал.

Джо присел рядом с мастером, изучал дерево и внимательно слушал. Покок говорил, что кольца могут поведать гораздо больше, чем просто возраст дерева; они рассказывали всю историю его жизни на протяжении порой двух тысяч лет. Их толщина говорила о тяжелых сезонах борьбы за выживание и плодородных годах мощного стремительного роста. Разные цвета колец говорили о почве и минералах, до которых дотягивались корни дерева, и некоторые мешали ему расти, другие же питали и укрепляли. Трещины и неровности в древесине говорили о том, что растение переживало пожары, удары молнии, бури и нашествия паразитов, однако продолжало расти.

Покок говорил, а Джо все больше увлекался. Ему нравилось не только то, о чем говорил британец, и даже не мягкое, низкое звучание его голоса. Его очаровала та почтительность и нежность, с которой Джордж говорил о древесине – как будто это было что-то священное и неприкосновенное, – и это и притягивало Джо. Дерево, продолжал Покок, учило нас выживать, преодолевать трудности и бедствия, но также показывало, что переносить все это помогала прежде всего внутренняя стойкость и непоколебимость. Он говорил о вечной красоте, о неиссякающей силе духа, о тех вещах, которые значат гораздо больше, чем отдельные существа. Он говорил о том смысле, ради которого все мы пришли в этот мир.

– Конечно, я могу построить лодку, – сказал он, а потом добавил, цитируя поэта Джойса Килмера: «Но только Бог может создать дерево».

Покок вытащил тонкий лист кедра, один из тех, которые были выпилены до толщины в 0,8 сантиметра для обивки лодки. Он согнул дерево и отпустил его, а потом попросил Джо сделать то же самое. Он говорил о гибкости дерева и той важной капле жизни, которую она вдыхала в лодку, когда дерево находилось под напряжением. Он говорил о внутренней силе отдельных волокон в кедре, о том, какую упругость и способность возвращать свою начальную форму они придавали дереву, и как под влиянием пара и давления эти доски обретали новую форму, оставались такими навсегда. Способность показывать результат под давлением, но одновременно прогибаться, подчиняться и приспосабливаться, объяснял Покок, была источником силы в людях точно так же, как и в дереве, если она направлялась внутренней решимостью и самодисциплиной.

Он подвел Джо к концу длинной двутавровой балки, на которой он возводил раму для новой лодки. Покок поглядел вдоль соснового киля и подозвал Джо, чтобы и он сделал то же самое. Балка должна быть абсолютно прямой, сказал он, все девятнадцать метров, и ни на сантиметр не отклоняться, или лодка никогда не поедет по-настоящему. Этот идеал и жизнь изделия идет всегда только от его создателя, от той заботы, с которой он относится к своему мастерству, от тех стараний, которые он в него вложит.

Покок замолчал, отступил от рамы лодки на полшага, положил руки на бедра и стал внимательно изучать ту работу, которую уже проделал. Он сказал, что для него лодочное ремесло – это религия. Недостаточно просто мастерски исполнять технические детали. Необходимо работать от всего сердца; надо было полностью посвятить, до конца отдать себя этому делу. Когда мастер заканчивает работу и отходит от лодки, он должен испытывать чувство, что он навсегда оставил в ней часть своей души. Покок повернулся к Джо.