По прошествии нескольких дней министр пропаганды обнаружил, что фюрер был крайне недоволен Гиммлером. «Фюрер возлагает большую часть вины на Гиммлера». В конца марта произошел инцидент, который окончательно разрушил отношения Гиммлера и Гитлера. Дело в том, что Гитлер полагал, что мог одержать победу в войне, если бы сохранил контроль над венгерскими нефтяными месторождениями. После того как советские войска смогли занять Будапешт, была запланирована крупная операция, в ходе которой немецкие и венгерские войска должны были сокрушить Красную Армию на территории Венгрии. Для этой цели туда были переброшены два танковых корпуса СС, в том числе танковая дивизия «Лейбштандарт».

Когда операция провалилась, Гитлер, срывая свою злость на командире дивизии Зеппе Дитрихе, приказал всем офицерам «Лейбштандарта» спороть со своих мундиров нарукавные нашивки, что было аналогично срыванию погон. Несмотря на то что Гиммлер не был в состоянии вмешаться в ситуацию, он не мог понять, зачем было так унижать одну из самых боеспособных частей рейха?

В марте 1945 года Гиммлер полностью осознавал, что он потерпел фиаско как военный командующий и впал в немилость Гитлера. В этих условиях он начинает искать возможность принятия политического решения, которое могло бы прекратить войну. Поначалу он считал, что мог использовать заключенных в концентрационных лагерях евреев в качестве заложников. Он полагал, что поскольку Третий рейх вел войну против евреев, то и прекращение войны должно было быть связано именно с ними.

В середине марта Гиммлер встретился со своим бывшим массажистом и личным медиком Феликсом Керстеном. Керстен в годы войны перебрался в Швецию, где смог предложить свои услуги шведскому министру иностранных дел в качестве посредника. Гиммлер через Керстена просил передать, что если бы начались переговоры, то при приближении войск союзников он мог бы воздержаться от взрыва концентрационных лагерей и уничтожения находившихся в них заключенных. В последующие дни Гиммлер не раз повторял эту мысль. Более того, он отдал приказ комендантам лагерей прекратить убийства евреев и сделать все возможное, чтобы в лагерях сократилась смертность заключенных. Этот приказ был передан Освальду Полю, после чего тот его распространил по лагерям. Вернувшись назад в Швецию, Керстен встретился в Стокгольме с представителем Всемирного еврейского конгресса» Хиллелем Шторьхом, которому рассказал о готовности Гиммлера переправить 10 тысяч еврейских узников в Швецию или в Швейцарию. Если вернуться несколько назад, то надо отметить, что уже с февраля 1945 года Гиммлер постоянно обсуждал судьбу узников концентрационных лагерей с вице-президентом шведского «Красного Креста» графом Фольке Бернадоттом. Сам же Бернадотт действовал по поручению шведского правительства. Гиммлер впервые встретился с ними 18 февраля 1945 года, а затем в первых числах марта. Поначалу обсуждалась судьба скандинавов, которые оказались заключенными в концентрационные лагеря. Большая часть из них была собрана в лагере Ноейнгамме. Затем речь пошла о других группах узников, которых планировалось сначала перевезти на территорию Дании, а оттуда переправить в Швецию. Переданное Керстеном согласие Гиммлера на освобождение 10 тысяч евреев могло восприниматься как значительный прогресс в ходе переговоров. В целом же предполагалось переправить в нейтральные страны около 20 тысяч людей, в том числе 8 тысяч скандинавов.

Во время первой встречи граф Бернадотт был весьма поражен, что не встретил монстра: «В нем не было ничего необычного, пугающего. Иногда он позволял себе шутки. Он также охотно рассказывал анекдоты, чтобы разрядить обстановку». Гиммлер, который всегда был отличным дипломатом, и двуличным политиком, способным представать в том образе, который был ему выгоден, в очередной раз решил прибегнуть к своим специфическим талантам. Он хотел предстать перед шведом в обличье рассудительного человека, с которым можно и нужно было вести переговоры.

После встречи с Керстеном Гиммлер направил тому в Швецию письмо. Это был, наверное, самый удивительный документ, который был составлен Генрихом Гиммлером. В письме Гиммлер извещал Керстена о том, что официально освободил 2700 евреев из концентрационных лагерей, которые были направлены в Швейцарию. Удивительной кажется одна строка из этого письма: «Фактически это было продолжением того пути, которым я и мои сотрудники последовательно шли на протяжении многих лет, пока война и ее безумие не сбили нас с пути». Гиммлер заявлял, что в 1936–1939 годах он вместе с еврейскими организациями США пытался решить вопрос об эмиграции евреев из рейха. Гиммлер добавлял: «Направление в Швейцарию двух эшелонов — это осознанный шаг, который был сделан, несмотря на все трудности. Но именно он поможет возобновлению полезного процесса». После этого Гиммлер пытался прокомментировать ситуацию в лагере Берген-Бельзен. Рейхсфюрер СС заявлял, что «ходили слухи, будто бы там вспыхнула эпидемия тифа, которая вышла из-под контроля».

Тон этого письма показывал, что Гиммлер все еще полагал себя равноценным партнером в переговорах с западными державами. Однако это был самообман. Когда Шторьх предложил подключить к переговорам о выдаче евреев представителя британской дипломатии, то министр иностранных дел Эдем заявил Черчиллю, что не хотел бы иметь к этому процессу никакого отношения. Единственной причиной подобной позиции было то, что за этими переговорами стоял Генрих Гиммлер. После этого Черчилль заявил: «Никаких дел с Гиммлером». Гиммлер не мог подозревать, что в списке военных преступников у союзников он значился под первым номером. Он достаточно лицемерно жаловался Бернадотту, что за границей его, рейхсфюрера СС, воспринимают как излишне жестокого, но на самом деле ему была чужда и даже отвратительна жестокость. Между тем Вальтер Шелленберг неуклонно склонял Гиммлера к тому, чтобы тот сместил Гитлера и встал во главе Германии. Дальнейшие события достаточно подробно описаны в воспоминаниях Феликса Керстена.

В середине апреля 1945 года Гиммлер установил день, когда был готов вновь встретиться со Шторьхом. Однако Шторьх отказался лететь в Германию. Вместо себя он решил послать Норбета Мазура, который являлся директором нью-йоркского филиала «Всемирного еврейского конгресса». У Мазура не было въездной визы, но он получил от Гиммлера гарантии личной безопасности, а потому в сопровождении Керстена направился в Германию. Гиммлер настойчиво требовал, чтобы германское посольство ничего не знало об этой миссии. Он боялся, что вмешается Риббентроп и возникнут неприятности с Гитлером. Мазур и Керстен вылетели в Германию 19 апреля 1945 года на специальном самолете, в котором они были единственными пассажирами. Керстен вспоминал: «Когда самолет приземлился в аэропорту Темпельхоф, группа полицейских — человек шесть в аккуратных мундирах — приветствовала нас восклицанием “Хайль Гитлер!”. Мазур снял шляпу и вежливо сказал: “Добрый вечер”. На летном поле я получил от рейхсфюрера СС пропуск для Мазура, подписанный бригадефюрером СС Шелленбергом».

Встреча с Шелленбергом произошла в ночь с 19 на 20 апреля. Керстен и Мазур вели долгую беседу о пожеланиях шведского правительства и о необходимости освободить как можно больше евреев, что могло стать доказательством доброй воли. «Шелленберг находился в унынии, поскольку партийное руководство в лице Бормана оказывало на Гиммлера такое сильное давление, что тот не был склонен к дальнейшим уступкам. Партийное руководство требовало, чтобы Гиммлер выполнял приказ фюрера: если режим падет, то следует ликвидировать как можно больше его врагов». Беседа длилась несколько часов. Ночью 21 апреля в Гарцвальд, где и состоялась предварительная встреча, прибыл Генрих Гиммлер. Керстен, оставшись наедине с рейхсфюрером СС, просил быть предельно корректным в отношении Мазура. «Надо показать миру, питающему отвращение к принятым в Третьем рейхе методам расправы с политическими врагами, что от такого подхода отказались и что на вооружение взяты гуманные меры. Доказать это крайне важно, чтобы история не вынесла одностороннее суждение о немецком народе». Гиммлер дал обещание сделать все возможное, чтобы удовлетворить запросы Мазура. Он произнес: «Я хочу зарыть топор войны между нами и евреями. Если бы от меня что-то зависело, многое было бы сделано по-другому».