22.05.83 г

Умер Борис Степанцев. Сделал утром зарядку и упал – инсульт. Почему-то его смерть произвела на меня огромное впечатление. Он очень хотел быть здоровым, он проявлял для этого завидную волю и даже усердие. Я подозревал какие-то тайные муки в нем, но никогда не приходило в голову, что он может умереть, да еще таким молодым. Я относился к нему хорошо, как, в общем, ко всем, кто не делал мне уж очень больших гадостей, но всегда видел в нем скрытое, хитрое, недоброе. Его манера говорить обо мне в превосходных степенях и похваливать почему-то огорчала, от него всегда веяло «задними мыслями». Но мне его жаль. Очень жаль его и его Надю. Почему-то обидно. Уж такой хитрован, так заботящийся о жизни, – уж он-то должен бы жить – в чем тут логика провидения, не могу понять!

Жаль его, очень жаль. И еще страшно: он так берегся – и нате вам; а что тогда делать нам, бедолагам, когда мы все делаем, чтобы скорее умереть? На что надеяться?

28.05.83 г

Я в больнице, у меня отдельная палата (тут кабинет профессора), четыре матраса для мягкости, два стола с настольными лампами, на полу ковер. Меня посетила зав. отделением, отчитала при мне доктора-практиканта, была важна, устала и солидна – она была начальником лечения, а врачи – подчиненными. Далее начала действовать система – флакончики с надписью: утро, день, вечер. Дали бисептол, которого мне нельзя, дали – убрали, заменили – и снова система вместо врачей. (Это и есть, очевидно, современная наука.)

Попросил корглюкон – дали, с утра сделали вливание. Поговорили о горчичниках – забыли.

И это есть случай, когда условия идеальные.

Приехал Вульман[96], сказал, что картину хотят консервировать и что такого он не помнит. Надо подумать, как с этим поступить и что это значит.

Из больницы надо выходить здоровым, надо запастись снотворным и транквилизаторами.

30.05.83 г

Читаю: Тагор – «Дом и мир», «Последняя поэма», статьи.

Готорн, «Алая буква» – начало американской литературы, в которой еще нет того, что появилось после Твена. А Тагора читал увлеченно. Он до некоторой степени инопланетянин. Индия со своей культурой может вполне считаться иной планетой. Мы, возясь вокруг йоги, ни черта по сути дела не понимаем. Да и как у нас «переведена» «Рамаяна» и другие легенды – тоже не знаю.

Поразительные размышления зависимости добра от зла (иначе нет-де и добра), поразительные ритуальные отношения и свободное движение личности внутри ритуала, поразителен образ супермена, не лишенного благородства, и невыразимо грустна «Последняя поэма»…

Размышления о прекрасном слишком динамические, и он сам не зря писал разъяснение о прекрасном в литературе.

Вообще взяться за определение прекрасного – один из неподъемных вопросов. «Прекрасное есть жизнь». Узники Майданека вряд ли согласились бы, и раз при этом надо расшифровывать, что за жизнь – это уже «фразоблудство».

У Тагора интересные подходы к проблеме: воздержание… и высшее, нежели необходимость, добро… и… и опять все хорошее вместе.

Боюсь, что могу сейчас только побаловаться словами в том же духе, но я бы, во-первых, определил прекрасное как момент движения. (Оно живет вместе с человеком в том направлении, где человек движется в постижении духа.)

Итак, прекрасное – момент движения и поэтому прошлое имеет настоящее и будущее.

Можно говорить о постижении прекрасного, о движении к нему, о том уровне духовности, когда открывается истинно прекрасное.

Можно говорить о прекрасном как об истине, Совершенстве.

Прекрасным может быть молчание. Своим рассказом о себе. Своим обещанием. Немым разговором. И тогда прекрасна эта тайна и расстояние до нее.

Прекрасной может быть лошадь – совершенство лошадиной породы, грации и всего поведения.

Прекрасным может быть произведение искусства, когда в нем все гармонично, когда оно путь к истине, когда оно содержит открытия…

Прекрасным могут быть мгновенья, отношения людей, озарения и т. д.

(В голове пустовато от этих транквилизаторов.)

01.04.83 г

Определения прекрасного еще ни разу не встречались мне определенными и ни разу не вызывали у меня ощущение чего-то ясного и законченного.

Они все интересны (когда это, скажем, Тагор) и все (даже когда это Тагор) соотносятся с тем, в чем существует прекрасное, как мумия с живым человеком. У Тагора интересен поиск слова как философского камня у алхимиков, вот-вот оно родится и… не рождается. Размышления о таких законах прекрасного, как золотое сечение или законы гармонии, сегодня соотносятся с реальностью, как яблоко Ньютона и современная физика – хотя современная физика вовсе не отменяла Ньютона, и золотое сечение все же существует, а дисгармоническое звучание может быть прекрасно вовсе не само по себе, хотя «Мимолетности» Шапорина воистину прекрасны.

Мы не случайно говорим «воистину», когда говорим о прекрасном, ибо все дело, очевидно, в том, что есть то, что не истинно прекрасно. И тогда прекрасное есть то, что постигается как истина, есть поиск, жизнь духа и его пределов. Это – третье в триединстве мира, зашифрованное в религиозных постулатах как Бог – Отец, Бог – Сын, Бог – Дух святой. Это Дух святой! И живет во всех ипостасях, как реальность прошлого, настоящего и будущего, как причина и следствие, рождение и смерть и… как Дух святой! Как суть! Как истина!

Средневековый Кузанский, объясняя божественное триединство, настаивает на том, что «Бог – Дух святой» – это и есть тайна, к которой и надо относиться как к тайне. Это на сегодня самый ловкий ответ – и он достижение схоластиков. (Ибо и у схоластиков были достижения, как и у алхимии, как у суеверий и прочее.)

Для наших мозгов, засаженных за решетку научных амбиций цивилизацией, постижение духовных истин – дело самое грустное и часто бесперспективное. И тут все-таки сыграет свою роль опыт искусства. Не тот опыт, который дает подключение датчиков к художнику в момент творчества, – нет: это попытка измерения объема в линейных единицах; не тот опыт, который дает анкетирование, тесты и даже (!) открытие алгоритмов! И пусть, в конце концов, кто-то алгеброй гармонию уже мерит, как тот кандидат наук, который высчитал КПД всех действующих лиц в мольеровском «Тартюфе», – это ничего не даст. Статуя Давида Микеланджело определенной высоты и пропорций, но не скажешь, что в ней прекрасного столько-то метров и в таком-то измерении. Это вовсе не то направление. Это дорога в никуда, хотя точнее – это дорога в обратную сторону от никуда!

В каком-то смысле реально