— Открой девочка, открой! Нам надо поговорить!..

Они выломали дверь, точно. Ворвались в квартиру — мечущаяся сутулая тень и человек из администрации с топором.

Маша попыталась сбежать, выскользнула из туалета в коридор, но кто-то схватил её за волосы, дёрнул, уронил на пол.

— Ну куда же ты, красавица? — у Крыгина был сиплый негромкий голос. — Не надо так, не дёргайся, не кричи.

Сознание её было уже далеко: перемещалось вместе с Наташей к загородному дому, в ту реальность, где она была нужнее всего. А тело продолжало извиваться, скрести ногтями по чьему-то кулаку, сжимающему волосы.

Её потащили на кухню, швырнули на пол. Сутулый в длинном плаще, с налипшей на подошвы ботинок грязью, пнул пластиковое ведро, содрал крышку и удивлённо присвистнул.

— Погляди. Каково, а?

Человек из администрации заглянул тоже. Вытер пот с залысины.

— Вы у нас серийный убийца, если позволите, — сказал он и переложил топор с одной руки в другую. — Тогда, надеюсь, не будете против, если мы, ну… и....

Он ударил быстро и сильно. Маша не успела почувствовать боли — в целом, она даже не подозревала о том, что только что умерла на полу кухни. Наверное, это было лучшее, что с ней случилось за последние два дня.

Маша открыла глаза, и темнота навалилась на неё, закутала в холодные одеяния. Несколько секунд девочка моргала, привыкая, пока не разглядела шкафы, шведскую стенку и безумного человека, примотанного к ней.

В шею неприятно проникла острая боль — именно в это место потом ударил сутулый человек, отделяя голову от туловища. Маша чётко вспомнила момент смерти, хруст внутри головы, звон в ушах, а потом — неожиданно светлую и приятную усталость.

Персональный Ад закончился, её вышвырнуло в темноту, к Наташе, в тот мир, откуда уже больше не выбраться.

И вернуло обратно…

— Я, блин, призрак, — шепнула она.

Ты проводник, девочка. Ключ от дверей. Умница.

— Нахрена мне это надо вообще? — она почувствовала, что злится. — Лежала бы сейчас мёртвая, никого бы не трогала… Я-то думала, что помогаю выпутаться Наташе, себе… А тут…

Она не находила подходящих слов, а неподходящие застревали в горле. Маша легонько пнула ведро, и мертвое лицо на поверхности пришло в движение, губы будто расползлись в улыбке.

Ты ведь хочешь отдохнуть, да? От того, что происходило. От персонального Ада, от отчима, от жизни. Тогда тебе к нам. Наташа провела тебя сюда, чтобы ты оказалась с нами, девочка. Всего один шаг — и мы окажемся вместе.

— Зачем? Лежать с вами на заднем дворе бабы Рябы? Бесконечно жаловаться на ужасную смерть? Ждать чего-то?

Нет, девочка, конечно нет. Мы будем свободны, как только чары спадут. А свобода — это такая штука, когда тебе не о чем больше будет жалеть. Это главное. Ни сожалений, ни грусти, ни дурных воспоминаний и страхов. Ты ведь этого хотела, девочка?

Она подумала и кивнула.

— Наверное, да. Но я всё равно не понимаю… Почему нельзя было сказать об этом сразу?

Тогда ты бы не прошла весь путь через двери. Наташа не смогла, и ты бы не смогла тоже.

— Это, блин, всё объясняет.

Маша тяжело вздохнула. Посмотрела на человека, привязанного к шведской стенке.

Подойди к нему, закрой глаза. Прислонись лбом к лбу.

Она послушно приблизилась. Человек как-то весь сжался, выпучил глаза, заёрзал, насколько это было возможно.

На нём сильнейшее заклятие любви. То, что привязывает человека к другому человеку, вопреки всему. Ломает волю и дух, заставляет любить до смерти. Это заклятие — паразит. Все в этом доме им одержимы. 

— И я могу его снять?

Ты нет, но мы можем попробовать.

Впусти нас в его несчастные мысли.

В темноте шевелились силуэты. Ведьмы шептали что-то, многоголосно и неразборчиво. Им не терпелось приступить к делу. На то и ведьмы, чтобы снимать заклятия, верно? Маша набрала побольше воздуха в грудь, задержала дыхание, будто собиралась нырнуть, и прислонилась лбом к лбу Наташиного отца.

Она почувствовала влажный холод, запах пота, запах страха. Перед глазами забегали искорки. Чёрные силуэты мёртвых ведьм бросились к Маше и сквозь Машу, в чужое сознание, как по мосту на ту сторону темноты.

Человек шумно, с присвистом, вздохнул носом и задергался, натягивая слои скотча и верёвки.

А потом Маша увидела его безграничную любовь к бывшей жене.

Это была чёрная любовь, похожая на грязь — липкая, дурно пахнущая. Любовь через отвращение, через преодоление — такой любви не место в мире живых, но она есть. Её навязывают, ею шантажируют, околдовывают. В ней вязнут, как болоте, медленно погружаются и в конце концов захлёбываются или задыхаются от невыносимых миазмов.

Или сходят с ума.

Голова Грибова была под завязку набита любовью. Будто кто-то заливал туда тёмную жидкость — она лилась через ноздри, сочилась сквозь веки и из рта — и никак не желал останавливаться. Кто-то желал, чтобы Грибов любил бывшую жену до безумия.

Сквозь закрытые веки Маша увидела тёмные силуэты ведьм. Они расплывались в грязи бесконечной любви, но продолжали двигаться вперёд.

Голоса в голове набросились:

Нужно очистить его! Посмотрите, здесь всё в нескончаемом мраке.

Это не любовь, это несчастье. В жизни так случается, когда несчастливый человек принимает сделанное ему добро за влюблённость и затем движется за мнимой любовью, не подозревая, насколько же он может быть несчастлив в конечном итоге. 

Поднажмём. Нам надо вытащить его из бездны, он нам нужен. 

Маша открыла глаза и отстранилась. С Грибовым происходили метаморфозы. Глаза его бешено вращались в орбитах, на висках и на шее сильно вздулись вены. Мышцы напряглись, да так, что кое-где веревки впились в кожу и разодрали её до крови. Грибов как будто ломался изнутри — у него были дёрганные, ломкие движения, насколько позволяли верёвки. Грибов стонал. Грибов скулил. Лоб покрылся каплями пота.

— Я сейчас, я помогу, — зашептала Маша.

Она поняла, что происходит. Ведьмы, перебравшиеся в сознание Наташиного отца, старательно вычищали заклятие, или как оно там могло называться на самом деле… А её задача сейчас — освободить Грибова, распутать.

Маша нащупала пальцами тугие узлы верёвок, несколько секунд тыкалась в них, пока не сообразила, что просто так распутать не удастся. Заметалась по комнате, пытаясь найти что-нибудь острое, обнаружила на подоконнике кем-то оставленный нож с коротким лезвием и треснутой пластиковой ручкой. Схватила его — побежала к Грибову. Нож выпал, будто просочившись сквозь руку.