– Я все никак не могу заставить себя войти в воду, – проговорил Джордж.

Кристина прикоснулась к руке Генри.

– Мы так рады, что вы приехали, – сказала она.

– Она права, Генри, не будем о грустном, – вздохнул Джордж. – Прости, что заговорил об этом.

Генри утер глаза краешком полотенца.

– Рад, что ты это сказал, правда, – признался Генри. – Рад, потому что боялся, вдруг ты пригласишь меня поплавать.

С этими словами он опять всплакнул – и тут же рассмеялся.

Перед уходом с пляжа Генри наблюдал, как Джордж понес жену к воде. Когда они вошли в море, она вскрикнула. Наверное, ее ногам было холодно. А Джордж даже не вздрогнул. Он держал ее крепко и притом с неподдельной нежностью.

Песок дышал огнем. Отдыхающие прогуливались по пляжу, пялясь на Генри, но не нагло, а как будто с удивлением – а это еще кто?

Обратно к машине Кристину нес на спине Генри. А Джордж тащил сумку с полотенцами и прочими пляжными принадлежностями, рассказывая по дороге историю развалин, видневшихся вдалеке.

Остаток дня они проспали.

Вечером Джордж вошел в комнату Генри со стаканом воды.

– С твоего позволения, Генри, мы любим наряжаться к обеду – в шутку, понимаешь?

– Наряжаться? В костюмы зверей?

– Нет. – Он осклабился. – Кристина надевает платье, а я галстук – на самый что ни на есть итальянский манер.

– Но у меня, кажется, нет…

– Позаимствуешь что-нибудь у меня – хотя мои сорочки, пожалуй, будут тебе великоваты. Поверить не могу, что ты целых два года странствовал в скудости – ну прямо как паломник.

– Не волнуйся, – сказал Генри, – всякого другого добра у меня хватает.

После обеда они открыли двери на длинный балкон – во всю квартиру.

Дом тотчас наполнился звуками жизни – с улицы внизу.

В кронах согбенных над площадью выскоих пальм жужжали и зудели букашки.

Друзья говорили обо всем на свете. Кристина обяъяс-няла, как работает сердце, как действуют чудо-электричество и клапаны, камеры, артерии и вены.

Джордж один за другим поглощал стаканы с холодной водой. Потом Кристина подкатила на коляске к серванту и достала оттуда свадебный альбом.

Зной все не унимался, и они втроем обливались потом.

– А что дальше, Генри?

– Не знаю. Я на мели.

– Могу подкинуть тебе деньжат. Но только при условии, если ты погостишь у нас еще немного.

Генри кивнул.

– Пожалуй, годится.

– Здорово! – крикнула Кристина через всю комнату. – И я так думаю.

– А ты не подслушивай! – заметил Джордж.

– Иногда по вечерам мы с Джорджем слушаем музыку, – сказала Кристина, потрясая коробкой с компакт-дисками, – Пастораль[82] Бетховена.

Они переместились на балкон.

Сумерки пронизали высокие пронзительные ноты – они будто воспламенили далекий-далекий горизонт.

Ночь спустилась с мириадами звезд…

А потом, как-то раз, не сказав никому ни слова, Генри отправился купаться. Невесомые шаги несли его все дальше, покуда соленая вода не дошла ему до подбородка.

Он набрал ее полный рот, решив захватить вместе с нею частицу этого – уже чужого мира.

Он чувствовал, как его тело, подхваченное течением, вздымается и опускается.

В воде он держался стоймя среди полнейшего безмолвия, и его уносило все дальше.

И тут вдруг вода потемнела.

Ощущение холода.

Ощущение перемены.

Ощущение.

Конец книги четвертой

Париж, Франция

Вместо того чтобы отправиться из магазина, с небольшим пакетом продуктов, прямиком домой, Генри решает пройтись дворами до Луврского музея.

Лето в самом разгаре – кругом все цветет и пахнет.

Генри работает в Лувре уже семь лет. Хранителем. Воссоздает картины прошлого, чтобы показать их красоту и значительность.

Последняя его выставка включает экспонаты, предоставленные на время Пирейским музеем.

Профессор Петерсон помогает ему составить буклет к этой выставке. Генри знаком с профессором уже больше трех десятков лет.

Слава богу, у них есть еще целый месяц, чтобы подготовить выставочный буклет, над которым они работают. Профессор живет у Мальро – на другом конце Парижа. У них дома есть большое пианино. А еще есть водитель, который держит фотокарточки своих отпрысков на приборном щитке автомобиля. Зовут их Селеста и Бернар.

Профессор Петерсон любит работать в архиве вечерами, такими же теплыми, как сегодня. Он любит распахивать настежь окна и любоваться внутренними двориками вокруг Лувра.

Он потягивает херес, обмакивая сперва губы.

Его взгляд привлекают медленно бредущие люди.

Сам он ходит с тросточкой и плохо слышит.

Джордж живет все там же – на Сицилии.

У него двое маленьких детишек.

Он говорит, что, несмотря на трудности, у них все получилось.

Итальянский стал их родным, и они оба говорят с сильным сицилийским акцентом.

Когда Генри навещает Джорджа зимой, детишки вешаются ему на шею и не слезают. Мать кричит, чтобы они прекратили, но все только смеются.

Дом испещрен вмятинами и царапинами от колесиков ее коляски. У двери сидят бездомные кошки – ждут подачки. Там все так же жарко, и в кухнях все так же что-то стряпают.

Коллеги Генри по музею уже уехали из Парижа – подались на лето домой, кто в Бургундию, кто в Долину Луары. Скоро и Генри подъедет к ним – его ждут затянувшиеся обеды, нежные ароматы вин, теплые стремительные речушки, долгие ночные сны под тяжелыми простынями, погружения в сон под сенью деревьев, дневные купания, веселое общение с друзьями.

Под ногами Генри скрипят камни. В пакете у него лежат йогурт в глиняном горшочке, апельсин, яблоко и бутылка воды. Тонкие ручки полиэтиленового пакета больно врезаются в пальцы. Ему нравится ощущать, как при ходьбе пакет мерно покачивается, – точно маятник, отмеряющий время его перехода через открытые музейные площади, откуда каменные стражи, врезавшиеся в вышину стен, взирают незрячими глазами на туристов со сверкающими серебряными вспышками фотоаппаратами.

Вот молодая парочка, сбросив рюкзаки, пускает круги по черной воде фонтана. А вот бродяга болтает сам с собой о чем-то важном.