Самоваровой стало стыдно.

Никитин, как это обычно делали мужчины, обезличивал Валеру, называя его «он» или в лучшем случае – «муж», а свою законную называл по имени.

А она зачем-то снова, как когда-то, подчинилась правилам чужой игры.

И только оторвав взгляд от чашки и наткнувшись на воспаленный, живой и даже какой-то виноватый взгляд полковника, задумалась над тем, что он сказал.

Отказавшись во имя долга от борьбы за полноценную, не урывками, любовь, каждый из них был обречен на подсасывающее душу сомнение, без спросу врывавшееся порой в понятный вихрь будней.

Сережа был ее светлым демоном, ее ускользающим ориентиром, какой присутствует почти в каждой женской судьбе, ее параллельной, непрожитой жизнью.

Или же мерзкий старик прав и все это было лишь химерой?

Душевным костылем, чтобы идти дальше и не зацикливаться: прежде – на чудовищных, творимых людьми преступлениях, а сейчас – чтобы не расслабляться, слегка раскачивая свою лодку, отыскавшую наконец спокойное течение реки?

Понятно бывает только в плохих романах: этот – подлец, тот – герой…

В хороших подлецов, случается, истово любят, пока герои тихо спиваются рядом.

Жизнь столь многослойна, и с возрастом она все больше убеждалась в этом, что прогнозировать что-то даже на день вперед, а тем более прогнозировать эмоции и чувства было бы глупейшим занятием.

– Так что удалось нарыть на генерала через его однокурсника? – вернулась она к главному.

– Когда Поляков учился в универе, его отец, предприимчивый прапорщик, мутивший дела с деканом, волочился за тамошней секретаршей. Об этом активно судачили: наш Роман был, со слов однокурсника, по уши в нее влюблен. Хоть папаша и известный в городе был ходок, а также, как это часто водится у таких, крепкий семьянин, папашина интрижка с секретаршей затянулась. Девушка повесилась, беременной она была. А вскоре после этого погиб, расшибив по пьянке голову, и прапорщик.

– Про отца уже слышала… Везде, где эти Поляковы, – там смерть! – тихо буркнула Самоварова.

– Что? – не расслышал полковник.

– Ничего! – отмахнулась она. – Он дал характеристику Роману?

– Да. Поляков был замкнут, но нехитрыми студенческими радостями не пренебрегал. Насколько я понял, если бы не эта история с девушкой отца и сына, однокурсник о нем бы вообще с трудом вспомнил. Роман был серым середнячком. Старался учиться хорошо, особо не блистал, не староста, не спортсмен и даже не хулиган.

– Все это ладно встраивается в официальную, прилизанную биографию. Хотя коллега по УГРО и говорил о его принципиальности и порывистости.

– Вероятно, наш мальчик после внезапной смерти отца вырос. Да и времена наступили лихие. Кстати, о биографии. Мне удалось выяснить, что после того, как Поляков получил генерала и стремительно вышел на пенсию, в городе много кого пересажали из большого начальства.

– Думаешь, он купил себе звание?

– Ну… Варя, – поморщился полковник, – ты же офицер. Купить звание, ты же знаешь, невозможно. А вот хорошо заплатить за содействие в его получении… равно как и за быстрый перевод из УГРО в миграционку…

– Он жил скромно что в родном городе, что здесь. Все большие траты: вложения в дом, машину… часы в подарок на юбилей – это все от дочери. А быт обеспечивала не только генеральская пенсия, но и работающая жена. Даже при скромных аппетитах большой загородный дом с ухоженным участком требует финансов, на одну пенсию не разгуляешься. Полякова, по сути, содержали его женщины. И еще: он, уверена, от чего-то бежал.

– Любишь же ты все простое делать сложным. Ну, решил человек на пенсии пожить спокойно поближе к дочери, что в этом странного?

– Ваник, адъютант, как называла его дочь покойного, явно что-то скрывает. И это связано с криминалом. Возможно, с убийством. Но у него больные суставы. Не думаю, что он своими скрюченными пальцами легко мог нанести такой силы удары. Я своими глазами видела труп.

– У тебя другое задание – картина жизни покойного. А тайнами «адъютанта» пусть занимается следствие, – напомнил полковник. – Он пока еще под подпиской.

– Знаю.

– По криминалу уже проверил. Ваник Ионисянц по юности отсидел два года за мелкую кражу.

– У нас, – завертев в руке волчком чашку, уточнила Самоварова.

– Что – у нас?

– У нас другое задание, – глядя на чашку, улыбалась она. – Мы же вместе ведем это дело? Без тебя мне не справиться. А гонорар разделим.

– Брось! – смутившись, махнул рукой полковник. – У меня сейчас полно работы, – явно присочинил он. – Заработай сама, а я помогу, чем смогу. Единственное – можешь дать премию нашей любимой секретарше, которая помогает с поиском и сбором инфы.

– Само собой.

– Насчет Иванова Владимира Ивановича. Такой не работал с покойным ни в УГРО, ни в миграционке.

– Но он мог проходить по одному из дел, которые расследовал Поляков.

– Мог. Но это архивы столетней давности.

Настаивать на том, чтобы полковник задействовал все имеющиеся ресурсы, она не могла – разве можно объяснить Никитину, что источник информации – молодой Поляков из ее сна?!

– Что еще расскажешь интересного? – искоса приласкал полковник грустным взглядом. – Как ты живешь вообще, Варя?

– Нормально живу, – закуталась она в кардиган.

Бросив короткий взгляд на экран мобильного – была уже половина одиннадцатого, – она решила не любопытствовать о Рите.

– Ой! С памятью совсем плохо стало, – встрепенулась Варвара Сергеевна и бросилась в дом за сумкой.

– Вот, – расставляя найденные в генеральском подвале предметы на столе, возбужденно говорила она. – Это было в большой обувной коробке, и покойный явно не хотел, чтобы его странную коллекцию кто-то видел.

– Кроме пластмассовых наручников, не вижу ничего странного. – Никитин схватил одну из машинок и с любопытством, придавшим его лицу, испещренному морщинами разной формы и глубины, мальчишеское выражение, принялся ее разглядывать. – Наручники подарил кто-то, на память о суровых мужских буднях. Машинки тоже могут быть памятными, – полковник аккуратно поддел пальцем дверку «Роллс-Ройса».

– А дом и пальма из «Лего»? Наборы же надо было сначала купить и собрать… А открытка?

– Ну… возможно, игрушки остались от дочери. Открытка – от какого-то памятного путешествия. Сложил человек все предметы в одну коробку и снес в подвал. Ты же говоришь, он был педант. Такие любят что-то собирать системно.

– Но при чем здесь наручники? И что ты на это скажешь? – она положила перед ним вырезанную из бумаги девочку и бережно расправила ее ладонью.

– Вырезал для дочери в свое время. Гляди, какой нежный стебелек на груди нарисовал! – разглаживая девочку, усмехался Никитин. – Просто романтик.

– Нет, Сережа, дочь обязательно бы вспомнила. Сентиментальные родители любят доставать подобное по праздникам и сдавленным голосом вспоминать, какими лапочками когда-то были их дети. Наручники и память о детских