– И ежели есть за что кличку прицепить, она сама прицепится. Нас не спросит. Взять, к слову сказать…

– Взять, к слову сказать, Одеяло, – ловко вставил купец.

Прищуренный вновь оскалился:

– Я не про него хотел рассказать, а про Рябчика. Через батькину любовь к охоте парень прозвище заработал.

– А Одеяло? – не сдавался Занек.

– Эх, пристал со своим Одеялом!

– Чего ж это с моим? С твоим.

– Ладно. Дернул меня стрыгай помянуть того Одеялу, – покачал головой Берк. – Мы с ним в лагере рекрутов познакомились… Годков эдак…

«Точно дезертир. Из лучников».

– …а годков будет ровно двадцать четыре. Во как. Он с отрогов Железного кряжа. А там все местные с чудинкой. То на ноги напялят такие поршни, что собаки кусать боятся. То шапку пошьют – веселинская гвардия отдыхает в холодке, а вороны, ровно от пугала, разлетаются. А этот плащ нарядил – мама моя родная! Рядно рядном. Где верх, где низ? Где лицо, где изнанка? А десятник возьми да и ляпни: «Что ж ты, родное сердце, в мамкином одеяле в армию приперся?» Чего он про одеяло тогда подумал, десятник и сам не знал. Он сам потом мне признался. Хороший мужик был наш десятник, да согреет Огонь Небесный его душу. Попил как-то на марше гнилой водички. За три дня изошел. Умирал, просил, чтоб дорезали…

– Ну, и?..

– Да кто ж согласится? Мы ж не остроухие какие?

– Ты про Одеяло давай.

– Да что про Одеяло? Как ляпнул десятник, так и припечатал имечко. Будто коню тавро каленым железом поставил. Вот и стал… Тьфу ты, а ведь я и не упомню его родного имени-то! Значится, стал Одеяло Одеялом. И до сей поры кличку носит, если живой еще.

– Так он в лучниках королевских?

– Да уж, последний раз в буро-рыжих тряпках я его видел. В десятники выбился. Да! Он где-то в здешних краях лямку тащит армейскую. В форте… А, стрыгай! Забыл в каком форте.

– Так, может, встретитесь еще?

Берк хмыкнул:

– Я искать встречи точно не собираюсь.

В лесу снова закаркала ворона. С ней еще одна. А там, похоже, еще.

Хвост настороженно вскинул голову. Заозирался.

– Что, ворон твой приятель боится? – улыбнулся Занек.

– Ворон не ворон, – протянул Берк и вдруг окрысился: – Ты его не замай. Всех нас еще поучит в лесу обретаться… Сопли еще утирать не выучился, а уже охотился.

– Люди в лесу, – буркнул Хвост.

– Что за люди? – испугался купец. – Откуда?

– Ну, я ж тебе не чародей, брат Занек, – пожал плечами охотник. – Насквозь не вижу.

Надсадно заскрипела лесина у края дороги. Наклонилась и, обламывая ветки соседних буков и вязов, тяжело рухнула поперек колеи.

«Таки вляпались! – мелькнуло у купчины. – Я ж знал, я ж чувствовал – нельзя в тринадцатый день в путь трогаться. Что будет теперь? Поди, узнай, помогут нечаянные спутники тебе или лесовикам?»

Тем временем по обе стороны от упавшего ствола нарисовались разбойники. Слева четверо и справа трое. Бородатые, лохматые. Одежка латаная-перелатаная. Зато в руках топоры да рогатины. Лезвия начищены и поблескивают. Кровушки свежей просят.

Занек прочитал по угрюмым, решительным лицам как по писаному – кто б ни угодил в засаду, живыми никого отпускать не собираются. К чему лишние хлопоты со стражей баронской или гарнизоном ближайшего коронного форта? Проще и надежнее остряком в висок, обушком по затылку. Нет человека, нет и языка болтливого.

И кто повстречался купеческому обозу на пути – дезертиры, с последней войны по лесам шастающие, или крестьяне, решившие непривычным манером подправить обнищавшее после непомерных поборов хозяйство, или баронские челядинцы, ошивающиеся по округе в поисках приработка, – не имеет никакого значения.

Однорукий охранник, видать, тоже это понял. Легонько потянул завязки плаща, движением плеч скинул его на спинку козел. Спрыгнул в грязь, не щадя кавалерийских сапог.

Увидев вышагивающего им навстречу по-аистиному – иначе ходить грязь не позволяла – однорукого сухощавого мужичка с мечом на поясе, лесные молодцы зашептались, переглянулись недоуменно. Мол, что за петрушка? Потом вперед выдвинулся детинушка – что поставить, что положить. Такой бычка-трехлетку перебодает и кабанчика под мышкой унесет в ночь на Халлан-Тейд.

– Ты чо, дядя? – басовито прогудел детинушка, поигрывая топором на длинной рукоятке – не иначе из лесорубов вышел. Остальные одобрительно закивали. Богатырь, пожалуй, был в шайке за главного.

– Да ничо, племяш, – ответил однорукий. Он взялся за рукоять меча, но вытаскивать клинок на свет не спешил. – Вы бы того, рябяты, шли б своей дорогой. Не обломится вам тут ни кусманчика.

Здоровяк поначалу выпучил глаза от подобной наглости – он привык, чтоб его боялись, ну, на худой конец, уважали и опасливо прислушивались, а тут такое! «Не обломится…» Потом захохотал. Хлопнул ладонью по толстой ляжке. Его ватажники охотно подхватили смех. Думали, скучная работенка предстоит, а тут потеха. Еще, дескать, внукам сказывать будем, как потешились.

– Дай ему, Горушка, раза! – выкрикнул опирающийся на рогатину разбойник в армяке с наполовину оторванным рукавом. – Покажи, где раки зимуют!

– Ну, гляди, дядя, не обижайся, – Горушка смачно сплюнул, вытер губы тыльной стороной ладони, перехватил топорище поудобнее.

– Эх, рябяты, рябяты… – вздохнул охранник, сутулясь под давящими взглядами ватаги.

Детина ухнул, замахиваясь топором. Занек, помимо воли, сжался в комок, уже представляя, как лопается череп его спутника под напором безжалостного железа, охнул и хотел было сигануть с передка прямо в кусты, а там – куда глаза глядят, лишь бы не поймали. Но застыл, завороженный событиями.

Однорукий ударил косо, снизу вверх, не тратя драгоценного времени на боевые стойки. Едва покинув ножны, клинок вспорол бедро Горушки, скользнул по кости. Великан в голос заорал, бросая топор. Штаны его разом взмокли от горячей крови. А охранник возвратным движением располосовал неудавшемуся грабителю грудь. Разрез на кожушке запузырился алой влагой. Охнули остальные ватажники.

Горушка тяжело опустился на колени, а потом завалился набок. Захрипел, забил ногами.

– И-и-тить твою мать! – завизжал перекошенным ртом лесной молодец с оторванным рукавом. Взмахнул рогатиной… И упал навзничь, словно от удара могучего кулака.

Второй разбойник вцепился пальцами в древко стрелы с серым оперением, выросшее у него из груди. Закружился, как пес, ищущий, где бы улечься спать.

Оглянувшись, Занек увидел сосредоточенные, мрачные лица Хвоста и Берка. И натянутые луки. Наконечники стрел едва-едва шевелятся, поглядывая по сторонам в поисках новой добычи.

Ватага попятилась к лесу. Вначале медленно, неуверенно, но вскоре страх пересилил, и они бросились в чащу наперегонки, отталкивая друг друга плечами.