Просто поразительно: эти бездельники пользуются моим гостеприимством как чем-то само собой разумеющимся. День за днем они стадами проходят через мою гостиницу, как будто у меня тут курорт, будто я, единственная владелица «Фонды Франки», рождена, чтобы их обслуживать. В последнее время стало хуже, хоть полиция и заверяет меня, что рано или поздно положит этому конец. Недавно заходил сержант Консуэло и сказал, что решительно взялся за «проблему беженцев», как он это называет, правда я не очень-то ему верю. (От него разило спиртным, и он все время забывал, как меня зовут.)

Слов нет, насколько неотесанны эти люди. Я пытаюсь убедить себя в том, что по-другому они просто не умеют. Все дело в воспитании. Они не знают (или им наплевать), что отец мой был членом городского совета Ниццы, что он изучал право и бухгалтерское дело в Парижском университете. Как сейчас вижу его, моего дорогого папу, в расстегнутом темно-синем жилете в тонкую полоску, упругие пластинки убраны из углов воротника, ноги в носках лежат на оттоманке с бархатной обивкой, он читает газету или роман Анатоля Франса. В наши дни редко встретишь мужчину такого калибра, как мой отец. Нынешние мужчины лишены чувства гражданской гордости, долг для них – пустой звук. Им бы все посмеиваться да над всем глумиться. Может, они и не виноваты, ведь наша культура вон куда катится. Но кто виноват? Кто-то ведь должен нести за это ответственность.

У нас была большая светлая квартира на авеню Виктора Гюго с двумя спальнями для прислуги. Летом дом защищали от зноя громадные платаны, по соседству у торговца можно было купить теплые каштаны, по тротуару, кружась облачками, неслись желтеющие листья. Мои сестры и я одевались в платья, пошитые в Париже – почти все у Chanteque, где обшивалась наша мать. Мы ели швейцарский шоколад, учились играть на альте и танцевать. Два раза мы подолгу отдыхали у дальнего родственника в Безансоне. Крепость этого города-жемчужины, образ его неприступности, до сих пор стоит у меня перед глазами.

В конце двадцатых годов, к нашему несчастью, отец почти полностью потерял свое состояние. Однажды я попыталась выспросить у него, что случилось, но он сказал: «Маленьким девочкам в финансах не разобраться». Боюсь, он не умел лавировать во власти, а политику без этого не обойтись. В то время в Ницце процветали интриги и клевета самого низкого пошиба, в городских верхах всюду засели мошенники. Отца обвинили в растрате и привлекли к суду. Один из его так называемых друзей наговорил о нем всяких гадостей, но дело в конце концов прекратили. Конечно, оно оказалось сфабрикованным. Но отец так и не оправился от позора (история попала на первые полосы местных газет). Положение стало еще хуже, когда вскоре его ценные бумаги на парижской бирже поглотил водоворот мирового экономического краха: к 1930 году они уже ничего не стоили.

Мать не перенесла превратностей судьбы и умерла от разбитого сердца в 1933 году, а до этого она и отец вынуждены были выехать из квартиры, в которой провели всю свою совместную жизнь. Им пришлось поменять ее на несравнимо меньшую и худшую, расположенную в районе, где мне в детстве запрещалось играть. Это было ужасно, унизительно. Прекратились мои уроки рисования и музыки. Из моей жизни, казалось, ушло все хорошее.

Моего будущего мужа Клаудио Руиса я встретила в одной из гостиниц Ниццы. Я устроилась администратором в «Кларионе», приятном отеле прямо у моря, а он остановился там на время отпуска. Как и мой отец, он был человеком достойным и образованным. Во время войны в Испании, когда мы жили в Барселоне, он вступил в Гражданскую гвардию и скоро дослужился до звания капитана. Генерал Франко однажды собственноручно прикрепил к его груди награду в Мадриде, таким героем он был. Но герои имеют обыкновение умирать молодыми. Клаудио был убит шальной пулей снайпера, когда переходил через площадь в каталонском городе Льейда. Если верить тому, что мне рассказали, его застрелили боевики ПОУМ[103] или одной из подобных групп. Мы с Клаудио всегда путались в названиях всех этих группировок, что действовали во время той войны. Сам он выступал за сильную монархию. С королями и королевами, аристократией и традицией чести. «Без королей и королев в мире не может быть порядка, – говорил он. – В мире природы нет анархии. Посмотри вокруг. Где ты видишь, чтобы муравьи разбегались по тысячам разных тропок? А разве озера пытаются подняться выше гор?»

После смерти Клаудио жить стало труднее. Наша дочь Сюзанна была еще маленькой, и мне пришлось отвоевывать наследство у его семьи. Это было довольно унизительно. Нет ничего хуже, чем семейные дрязги из-за денег. Два года назад, после того как мы пришли к соглашению, двоюродная бабушка Клаудио, восьмидесятилетняя карга, которой, очевидно, надоел Портбоу, предложила мне среди прочего «Фонду Франку». Я увидела в этом для себя возможность и ухватилась за нее. Хоть «Фонда Франка» и не шикарный отель, в ней есть свое очарование.

У меня были мысли вернуться в Ниццу, но я нахожу некоторое утешение в том, что моя семья и я живем на расстоянии друг от друга. Моим сестрам, ни разу не видевшим «Фонду Франку», кажется, нравится хвастаться, что я владею гранд-отелем на Испанской Ривьере. Испанская Ривьера!

Если говорить честно, Портбоу – просто дыра. Это жалкая кучка домов, здесь и поговорить-то толком не с кем. Тут нет никакой культурной жизни, нет общества людей, которые бы разделяли твои взгляды, могли бы поддержать тебя. Мэр городка сеньор Лопес – довольно милый, всегда сияющий улыбкой старичок, а вот наш врач, доктор Ортега, постоянно ворчит по любому поводу. Говорят, что наш священник, отец Мурильо, окончил философский факультет университета Саламанки – древнейшего и респектабельного учебного заведения, но по его разговору об этом ни за что не догадаешься. Он целыми днями дуется в карты в кафе «Мока», хлещет шипучее вино и травит похабные анекдоты про женщин. О нем ходят ужасные истории, но, наверное, это выдумки, во всяком случае не все правда. (Тем не менее я неохотно хожу на исповедь. В маленькой темной камере он дышит на вас перегаром, и как-то уже не верится в таинство покаяния.)

В просторной белой вилле на берегу живет пожилая английская герцогиня, она никогда не снисходит до разговоров с жителями городка. Всех нас она считает деревенщиной, простонародьем, дикарями даже. Ох уж эти англичане! У нее блестящий черный «испано» и шофер-мальтиец. Думаю, придет время, и генерал Франко ею займется. Англичан здесь не любят.

Мне приятно, что моя жизнь не лишена была и ярких моментов. Моя одноклассница и дорогая подруга Валери Фрюно когда-то жила в Антибе, в квартире с видом на старую гавань, и девочкой я часто приезжала туда летом на выходные. Как здорово было смотреть на яхты, на то, как их белоснежные паруса скользят вдоль горизонта. Потом Валери отправили в парижский лицей, там она повстречала банкира со связями по всему миру и вышла за него замуж. По непонятным мне причинам она не отвечает на письма, которые я иногда ей пишу. Подозреваю, что на нее подействовало разорение моего отца. От неудачников лучше держаться подальше.