– Слушайте, – продолжала она, – это сведет меня с ума. Я только что вырвалась из этого проклятого Пале-Рояля, этого логовища алчности и разврата. Я бежала оттуда, потому что бешенство переполнило мое сердце. Они все трое произвели на меня ужасное впечатление: ничтожный аббат-слуга, жалкий глупец шотландец и наконец этот бесстыдный принц, воображающий позолотить свою поддельную, воровскую монету, окрасив ее кровью этого несчастного ребенка. Они подлецы!

Боясь, чтобы это увлечение не зашло слишком далеко и желая наконец убедиться в том, о чем он начал подозревать, Шарль Сансон решился перебить незнакомку.

– Позвольте вам, милостивая государыня, заметить, что мне еще неизвестна сущность дела и особы, о которых вы изволите говорить.

– Как, ты их не знаешь? Боже мой! Я говорю о Дюбуа, Лоу и его высочестве регенте. Хотела бы я посмотреть, как ты их не знаешь! Это хитрецы, которые придадут тебе работы, любезный мой, если не успеют воспрепятствовать их намерениям.

Удивленный и почти оскорбленный этой внезапной фамильярностью, мой предок отвечал:

– Я – бедный офицер короля и служитель правосудия Парламента. Мое звание низкое, предрассудок заклеймил его позором. Поэтому я избегаю людей и не вмешиваюсь в дела знатных особ.

Незнакомка, казалось, не слушала.

– Да, – продолжала она, – тщетно умоляла я их, они не хотели меня выслушать. Аббат принял набожный и лицемерный вид, шотландец – важный, они толковали мне о выгодах государства, финансах, банкротстве, и мне показалось, что Филипп даже улыбнулся. Клянусь Господом Богом! Я отомщу им всем троим, но ему – последнему. Горе тебе, Лоу! Берегись, Дюбуа! И потом очередь и за тобой Филипп!

Говоря эти слова, незнакомка в волнении стала ходить по комнате. Мантия и покрывало соскользнули, и изящная красота ее лица открылась во всем своем блеске.

– Ты видишь, – сказала она моему смущенному предку – я нарядилась в надежде соблазнить его понравиться ему, произвести хотя бы какое-то впечатление на этого расслабленного развратной жизнью принца. Все напрасно. Его чувства, как и сердце, мертвы. Я им говорила об этом несчастном ребенке, о его знатном происхождении, знаменитом родстве, невинности, потому что не он убил этого презренного жида, а они мне толковали только о своих ассигнациях, системе и народном кредите. Терпение мое лопнуло, я бросилась из Пале-Рояля и побежала сюда, потому что вся моя надежда теперь только на тебя. Один ты можешь спасти его, и ты сделаешь это, не правда ли?

– Сударыня, – отвечал печально Шарль Сансон, – не в моей власти ни спасать, ни губить. Я не государь, не министр, не судья; даже – не человек. Вы видите во мне только руку, меч, которым управляет воля других людей. Когда мне говорят «рази» – я должен повиноваться. Если приказывают лишить кого-нибудь жизни – я казню. Мои права совершенно противоположны правам регента, о котором вы только что говорили; он может помиловать именем короля: я же в состоянии избавить от мучений только ускорением смерти.

– Но ты можешь дать ему возможность бежать. Слушай: будут приняты меры к освобождению молодого человека во время переезда из тюрьмы на Гревскую площадь. Не препятствуй его бегству и тебя наградят по-королевски.

Мой предок сделал движение.

– Ты, может быть, не знаешь, о ком я говорю. О графе Антуане де Горне, бедном двадцатилетнем молодом человеке. Они обвиняют его, что он убил жида на улице Кенканпуа, чтобы овладеть портфелем. Это неправда – ему нанес удар пьемонтец.

– Милостивая государыня, – прервал ее Шарль Сансон, – уже несколько минут тому назад я понял, что вы посетили меня именно по делу графа де Горна. Меня весьма опечалило известие об осуждении этого молодого дворянина, который более по своей молодости, чем по происхождению, должен был возбудить милосердие судей. Но повторяю, я могу сделать для господина де Горна не более чем для самого последнего из преступников, которых вручает мне правосудие Парламента. В моем печальном положении необходимо быть глухим, немым, слепым и бесчувственным: мы не можем существовать без этих четырех недостатков.

– Человек этот помешан, – воскликнула посетительница в припадке горячности. – Разве ты не понимаешь, что он – выходец из первых домов Европы; что его брат – влиятельный человек и наследственный командир войск Империи; что казнь его будет кровным оскорблением всему дворянству, дворянству Франции, в числе которого он имеет многочисленных родственников. Все желают спасти его. Ну, отвечай же! Скажи мне, что ты не помешаешь его бегству и не наложишь руки своей на подобную жертву.

– Сударыня, моя обязанность исполнять приговоры Парламента. Потому я не сделаю ни шагу для этого дела. Если родственники или друзья графа де Горна составили заговор для его освобождения во время переезда или на месте казни, они не найдут во мне ни препятствия, ни помощи. Я уже имел честь сказать вам, что я бесчувственен, а кто бесчувственен, тот мертв. Я подниму руку на этого несчастного молодого человека только тогда, когда исчезнет всякая надежда на помощь.

– О! Благодарю, – воскликнула молодая девушка, которую, казалось, утешили эти слова, – я знаю, что ты не будешь столь же бесчеловечен, как они. Ты исполнитель уголовных приговоров, не правда ли? А они: регент Франции, министр, главный контролер – люди без души, и я должна была обратиться к тебе просить некоторого милосердия к жертве их жестокости, страстей и расчетов. Вот, возьми этот сверток, он содержит сто луидоров, и на другой день после бегства графа приходи ко мне. Даю тебе честное слово, что ты получишь все, чего бы ты ни потребовал.

Мой предок отрицательно покачал головой.

– Оставьте это золото у себя, – поспешил сказать он. – Когда я даже буду в состоянии разделять ваши надежды и рассчитывать на помощь для избавления господина графа де Горна от ожидающей его жестокой участи, то сочту долгом отказаться от всякого вознаграждения за мою нейтральность в этом деле. Приставам и жандармам следует стеречь осужденного; если они позволят бежать ему, то возблагодарим Господа Бога за это, потому что тогда мы оба избавимся от горести: вы – видеть кончину его, а я – нанести ему смертельный удар. Наконец, – прибавил он суровым тоном, – я получаю хорошее содержание от короля за службу ему, и повторяю еще раз, что не могу ничего более сделать.

Незнакомка казалась удивленной и смущенной, затем, переменив тотчас же тон, продолжала:

– Ax! Извините меня, отчаяние помрачило мой рассудок. Знаю, что предлагаю вам слишком незначительное вознаграждение за услугу, о которой я вас умоляю; но признательность как моя, так и знатнейших домов Франции будет безгранична. Возьмите