class="p1">– Скажите маркизе, что я ее прощаю и что на колесе и на эшафоте сумею умереть дворянином.

Это внезапное спокойствие и решимость, чтобы вызвать которые достаточно было одного имени женщины, удивили Шарля Сансона, но, казалось, не облегчили выполнение остальной части жестоких обязанностей исполнителя.

Наконец прибыли на место казни. Осужденные не могли пошевельнуться; их нужно было снять с тележки и нести на руках.

Шарль Сансон взял графа де Горна, и, как новый Эней, но с ношей более тягостной, хотя и менее священной, всходил по ступеням эшафота. Против воли, план освобождения, о котором ему говорила маркиза де Парабер, снова предстал перед ним, и ему казалось, что поднимая как трофей эту трепещущую жертву, лежавшую на его руках, он возбуждает отвагу и мужество медлящих заговорщиков и подает им знак приступить к исполнению задуманного мероприятия.

В то же самое время мой предок уговаривал графа, чтобы выиграть время, в течение которого могла быть предоставлена ему помощь. К несчастью рассудок Антуана де Горна, казалось, снова помутился и им овладел припадок помешательства, подобный тому, в каком он находился в низком зале Консьержери.

– Я знал, что епископ не прийдет, – повторил он. – Они его арестовали, потому что он также имел акции, но мы посмотрим. Я дорого продам свою жизнь, дайте мне только оружие… В этом мне отказать не могут…

Таким образом, несчастный молодой человек бредил. Шарль Сансон отступил несколько шагов назад, сделав помощникам знак, чтобы они приступили к делу, то есть прикрепили осужденного к брусьям, сложенным в виде креста Св. Андрея. Сорбонский доктор, отпустив пьемонтцу грехи, подошел к графу:

– Сын мой, – сказал он ему, – оставьте чувства гнева и мщения, волнующие вас в последние минуты вашего земного существования. Помышляйте только о Господе Боге. Он – верховный властелин всякого правосудия. Он примет вашу жестокую кончину, если вы предстанете пред ликом Его с покорностью и раскаянием. Я прочту за вас молитвы отходящих в жизнь вечную.

Эти слова тронули, наконец, молодого человека. Губы его шевелились и, казалось, что он читает вместе со священником молитвы.

Мой предок вспомнил о просьбах господина де Креки, и в этом отношении его совесть отчасти успокоилась, но ведь он также обещал избавить его от страданий! А эта жестокая предстоящая казнь?

Шарль Сансон решился. Что значили кровавые обязанности его позорной должности, которые он выполнял против своей воли, в сравнении с честным словом, данным им этой бедной женщине и благородному дворянину, доверившимся его чести? Принц изменил своему слову, палач должен был сдержать его.

Под предлогом, что ему нездоровится, он передал шест, служивший для переламывания членов, Николаю Гро, самому старому и преданному из своих помощников; взял тонкую веревку, служившую для секретных экзекуций, ловко накинул петлю на шею графа и, в ту минуту, когда Гро поднял тяжелый шест, который должен был переломить сочленения этого несчастного, он сильно потянул и избавил его таким образом от ужаснейших страданий, которые только могла изобрести жестокость людей.

Кавалер де Миль и пьемонтец, которых начали казнить, испускали ужасные крики; мужество и решимость, казалось, оставили их. Напрасно бедный сорбонский доктор вытирал платком крупный пот, выступавший на их лбах.

Шарля Сансона смутила мысль, что он подвергал этих двух людей столь жестоким страданиям, между тем как избавил от них графа де Горна. Ведь все они были осуждены за одно преступление, и потому он решился положить конец этому.

– Довольно на сегодня, Гро, – сказал он своему помощнику, – нанеси-ка удар милосердия.

Так назывался удар шестом, переламывающий ребра.

Гро повиновался, бросив беспокойный взгляд на комиссара, присутствовавшего при казни на балконе ратуши. Комиссара, без сомнения, весьма мало занимали подобного рода зрелища, к которым, может быть, этот человек слишком пригляделся, потому что он, казалось, не обращал ни на что внимания.

В эту минуту доктор, удивленный тем, что граф де Горн, проявлявший до того столь мало терпения, теперь не испускал криков, подобно соучастникам своего преступления, подошел к нему и увидел, что смерть предупредила его. Веревка еще висела на шее несчастного молодого человека, и предок мой воспользовался присутствием доктора, заслонявшего его со стороны ратуши, чтобы проворно снять ее, затем, приложив палец к губам, этим знаком просил достойного отца о молчании, на что последний ответил ему легким наклоном головы.

Они вдвоем провели весь день около этих печальных останков, которые не замедлили посетить многие известные и знатные лица. Через несколько минут после завершения казни на Гревской площади появилась карета, запряженная шестью лошадьми, впереди которой ехал берейтор, а позади – шесть лакеев в полной ливрее. Это был экипаж де Круа д’Авре, герб которого можно было явственно различить на дверцах кареты сквозь траурный креп, которым она была обтянута.

За ней появились еще три подобных экипажа, которые разместились на северной стороне площади. Все они были обтянуты трауром, также как и сбруя лошадей и ливреи лакеев; занавесы были плотно затянуты для того, чтобы скрыть от благородных посетителей ужасное зрелище, их ожидавшее. Народ, в числе которых находились знавшие герб и ливрею знатных домов, не замедлил узнать, что прибывшие были князь де Линь, герцог де Роган и Крюи – потомок знаменитого рода Арпадов, восходившего до Аттилы[8] и претендовавший на Венгерский престол, утверждая, что он имеет на него более прав, чем Габсбургский дом.

Эти знаменитые имена, переходившие в толпе из уст в уста, дошли до моего предка, чрезвычайно удивившегося, что среди них нет имени маркиза де Креки. Но вскоре у въезда на площадь произошло сильное волнение, затем одновременно появились две кареты, еще великолепнее и пышнее предыдущих.

Это был, наконец, маркиз де Креки. Он велел отпереть дверцы и вышел в полной генеральской форме королевской армии, со знаком отличия Туазон д’Ор, большими крестами Людовика и Святого Иоанна Иерусалимского на груди. Несмотря на глубокую печаль, он прошел твердым шагом и без затруднений через Гревскую площадь. Толпа с почтением давала дорогу этому знаменитому лицу, бывшему крестником Людовика XIV.

Казалось, что чиновник только и ждал прибытия маркиза де Креки; заметив его, он оставил балкон и удалился. Это означало, что приговор приведен в исполнение.

Маркиз с суровым видом направился прямо к моему предку. Он остановил на нем мрачный и почти угрожающий взор:

– А вы, милостивый государь, – сказал он грубым тоном, – что обещали вы?

– Ваше превосходительство, – отвечал Шарль Сансон, – сегодня утром в восемь часов граф де Горн уже не существовал, и мои люди истязали лишь его труп. Сорбонский доктор наклонился к уху господина де Креки и