— Нет.

— Это помогло бы тебе «прописаться». Сейчас главное — правильно войти и правильно себя поставить. Слушай внимательно…

Но тут раздался командный голос милиционера:

— Разговорчики! Еще одно слово — тут же в карцер пойдешь! — закричал тот на парня с сумкой.

Машина медленно развернулась и выехала из небольшого уютного дворика отделения милиции на улицу.

Александр чувствовал каждую кочку, каждую ямку — он то падал со скамейки, то стукался об угол, о стенки камеры.

Вскоре машина стала заполняться другими заключенными, которые забирались из других отделений милиции.

Наконец, когда камера была полностью забита и люди в ней сидели кто как — некоторые даже на полу, — машина направилась в сторону Сокольников, к улице Матросская Тишина, на которой и находился следственный изолятор.

Через некоторое время машина остановилась и водитель посигналил кому-то. Александр понял, что подъехали к зданию следственного изолятора. Машина въехала в массивные железные ворота и направилась к специальному отсеку, находящемуся внутри большого здания. Там она остановилась. Послышались рычание и лай собак.

Дверца открылась. В закрытом со всех сторон тюремном дворе находились несколько солдат с автоматами и конвоиры, одетые в камуфляжную форму, с резиновыми дубинками. Всем прибывшим приказали бегом выйти из машины и направиться в специально отведенные комнаты.

Сначала всех завели в большое помещение и поместили в клетку — что-то вроде стакана. Потом стали вызывать каждого в отдельности и заполнять тюремные документы: вписывали имя, фамилию, год рождения, домашний адрес, за каким следственным отделом числишься. Данные в эти документы обычно вписывали из сопроводительного письма. Потом фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Вся процедура заняла много времени. Затем, после окончания регистрации, всех заставили раздеться и направили на медосмотр. Врач тщательно осматривал каждого, выяснял, нет ли каких-либо заболеваний, ушибов. Многие арестованные, доставленные из других отделений милиции, были тут же зарегистрированы как имеющие побои — тюрьма не хотела брать на себя ответственность за чужую «работу». Затем снятую одежду погрузили на каталку и повезли прожаривать, а заключенных повели в баню.

Баня — это слишком громко сказано. Так называлось небольшое помещение в подвале, на потолке — трубы с сетками, откуда лилась холодная вода. Сюда загоняли сразу по двадцать человек, давали на всех пару кусков стирального мыла — и мойся как хочешь. Через пять минут — на выход.

После бани всех загнали в другое помещение, где на полу была разбросана горячая одежда. Каждый начал рыться и выискивать свое. Кто находил, кто не находил… Надевать теплую и влажную одежду было неприятно, но выхода не было — время ограничено.

Затем прибывших повели в так называемую «сборку» — специальную камеру для новичков-первоходов. Обычно в такой камере содержалось 15, 20, а иногда и до 30 человек.

Камера представляла собой квадратное помещение не более 30 квадратных метров, с двумя зарешеченными в два ряда узенькими окнами, через которые был виден лишь клочок голубого неба. В углу помещалась параша — унитаз, рядом — умывальник с холодной водой. Недалеко стояли кровати — «шконки».

Все разместились. Каждый понимал, что это временная камера, «сборка», карантин, где люди находятся недолго, а потом их расселяют по «хатам» — камерам.

Через несколько дней более-менее освоились. Александр обратил внимание, что в основном все вели замкнутый образ жизни — никто ни с кем не разговаривал. Некоторые стали хорохориться, строить из себя «крутых», но всех без исключения ждала тюремная проверка, или «прокладка», как ее называют.

Никакого радио, телевизора в камере не было, но постоянно была слышна музыка, доносящаяся откуда-то со двора. Это в основном были радиопередачи станции «Европа плюс». Музыка была слышна целый день и замолкала только ночью, причем в вечернее время, когда администрация уходила и оставались только дежурные, звук, казалось, специально усиливали, чтобы заключенные не переговаривались с соседними камерами. Но это не так уж и мешало общению.

Вечерами делать было нечего, и некоторые все же стали собираться группами. Безусловно, всех волновал переход — «заезд» в общую камеру, поэтому главной темой разговоров было то, что кто-то слышал от своих знакомых, ранее сидевших, приводили разные примеры подлянок, проверок, прокладок, которые чаще всего применяются к первоходкам.

Вскоре Александр уже знал, что ни в коем случае нельзя ничего поднимать с пола, никогда нельзя подходить к петухам — опущенным, садиться с ними рядом, разговаривать. Нельзя оправляться, когда кто-то ест. За это можно быть очень серьезно наказанным — серьезно избитым или даже опущенным. Говорили и о многих других провокациях. Но, конечно же, всех подлянок знать нельзя. Иногда опытные заключенные специально проводят испытания — как новичок поведет себя, как выдержит в «специальных» условиях.

Так прошла неделя карантина. Александра за это время никто не беспокоил, никуда не вызывали, хотя других его сокамерников часто «дергали» на допросы или на беседы с адвокатами.

Мысль о том, что скоро придется переходить в общую камеру, все больше волновала Александра. Ему постоянно мерещились провокации — либо его жестоко избивают, либо опускают… Наконец, день перевода пришел. В камеру вошел конвоир со списком, назвал несколько фамилий и приказал выходить с вещами.

Пятеро названных выстроились в шеренгу, конвоир еще раз проверил список. Каждый назвал свои имя и фамилию, год рождения. Затем конвоир приказал повернуться и цепочкой идти за ним. В коридоре Александр увидел еще одного конвоира, с дубинкой и небольшим баллончиком со слезоточивым газом, больше похожим на флакон с дезодорантом. Он ударял большим ключом-«вездеходом», открывающим почти все двери, по стальным решеткам. Каждый раз, когда пятерка заключенных проходила один отсек, конвоир открывал дверь другого отсека, их заставляли поворачиваться лицом к стене. Так же делали, если навстречу шла другая группа заключенных.

Тюремные коридоры были просторными, арочного типа. С одной стороны располагались железные двери с массивными засовами. На дверях были написаны номера камер — 158, 160. На другой стороне соответственно 157, 159 и так далее.

Пока пятерка шла по коридору, никаких звуков из камер слышно не было — то ли изоляция была очень хорошей, то ли многие уже спали — была полночь.

Наконец они подошли к последнему отсеку, где располагалась камера, в которой должен был сидеть Александр. К этому времени двоих из их группы уже определили на постоянное место.

Конвоиры постучали ключом по решетке. Неожиданно из правой двери вышли еще два конвоира и мужчина в форме капитана внутренних войск с красной нарукавной повязкой. Это был корпусной. Он о чем-то поговорил с конвоиром, сопровождавшим оставшихся заключенных, потом взял документы и стал читать. Заключенных заставили повернуться лицом к стене и расставить ноги, стали обыскивать. После короткого обыска, ничего не найдя, повели в камеру.