А может быть, желание отомстить союзнику смертельного недруга оказалось сильнее естественного чувства самосохранения?

Решение уничтожить Энимала стало роковой ошибкой Нелюбина — спустя несколько часов после покушения подозрительных русских, почему-то решивших покинуть свой гостиничный номер, задержала местная полиция.

Конечно же, законопослушным голландским полицейским далеко до профессионалов из московского РУОПа, которые при случае могут и «мокрый» ствол подбросить, и наркотики в карман сунуть или как минимум хорошенько «попрессовать».

Следствие продолжалось более четырех месяцев, но доказать причастность Нелюбина, Тернопольского и Сильвестрова к убийству Баулиса не удалось. Тем временем РУОП через интерполовские каналы все настойчивее и настойчивее требовало выдачи курганцев, и голландцам ничего не осталось, как удовлетворить эту просьбу.

Курганских бандитов этапировали из Нидерландов по отдельности. Олег не знал, как переправят в Россию подельников. Сидя на заднем сиденье полицейского «Форда», он уныло смотрел в затылок плечистого охранника впереди себя. Двое других полицейских, одетых в гражданское, теснили пленника справа и слева. В аэропорту его усадили в салон «Боинга» и, чтобы не волновать пассажиров, прикрыли скованные наручниками кисти плащом. И уже через три часа арестант оказался в Москве.

Родина встретила Нелюбина на редкость неласково: шестеро мордоворотов из отряда милиции специального назначения, распугивая даже ко всему привыкшую московскую публику видом касок, бронежилетов и короткоствольных автоматов, висевших на шеях, взяли пленника в кольцо прямо у трапа и, усадив в микроавтобус, отправили на Петровку. Спереди и сзади катила охрана — руоповцы опасались, что кортеж может быть обстрелян.

Контраст голландского и российского следствия впечатлял: сперва арестанта как следует «попрессовали», видимо, для профилактики, затем пообещали, что это цветочки, а ягодки, мол, впереди… И только после этого предъявили обвинение по статье 209 (бандитизм), предусматривающей срок от восьми до пятнадцати лет.

«Все ваши бандиты арестованы, — цедил следователь прокуратуры, — большинство из них дали показания… Ну, будешь говорить?»

И вновь Нелюбин ошибся. То ли он до последнего надеялся на заступничество тех, кто незримо стоял за курганскими, то ли решил пойти ва-банк, но тогда, в следовательском кабинете на Петровке, он дал волю эмоциям.

«Всех не закроете, — произнес он, утирая кровь с разбитого лица, — стволы на вас тоже найдутся… И на тебя, мусорская харя, тоже…»

Менты и прокуратура восприняли эту в сердцах высказанную угрозу более чем серьезно — через несколько дней в «Комсомольской правде» появилась статья «Петровка, 38 уходит в подполье». «Самая отмороженная бандитская группировка объявляет муровцам войну на уничтожение» — гласил подзаголовок.

Суть газетного опуса сводилась к следующему: курганцы, донельзя обозленные успешными действиями МВД, вызвали в столицу оставшихся на свободе архангельских братков, и вскоре Москву непременно захлестнет волна кровавого беспредела. Назывались даже потенциальные жертвы: особо ретивые оперативники и следователи МУРа и РУОПа, работники прокуратуры…

Знал бы журналист, писавший эту статью, что Нелюбин рассчитывал вовсе не на архангелогородцев!

Первые суды над лидерами курганской ОПГ внушили Нелюбину некоторый оптимизм: он ожидал куда худшего исхода. Задержанный в Шереметьеве-2 Андрей Колигов получил шесть лет общего режима по «наркоманской» статье; учитывая послужной список Колигова, приговор выглядел слишком мягко. Правда, суд над Колиговым состоялся не в здании суда, как это принято, а в следственном изоляторе — видимо, в прокуратуре всерьез поверили в возможность «архангельского десанта».

В ожидании окончания следствия Олега определили в «Матроску», но не в обычный корпус, а в сизо № 4, бывшую кагэбэшную «девятку». Ту самую, из которой в июле 1995 года бежал Александр Солоник. К Нелюбину вернулись привычные хладнокровие и расчетливость: минимальный срок, данный подельнику, можно было бы расценить как плату за молчание. Ведь Андрей не назвал никаких громких фамилий.

Может быть, высокие покровители не оставят и его? Круговая порука, особенно если она повязана кровью, обязывает ко многому…

Впрочем, дальнейшие события разрушили эти надежды как карточный домик: спустя неделю после суда над Колиговым при весьма загадочных обстоятельствах погиб адвокат одного из курганских «звеньевых» Дмитрия М., участника знаменитого расстрела Наума Коптевского на Петровке.

Узнав об этом, Нелюбин помрачнел. Он понял: видимо, М. рассказал адвокату то, что тому знать не полагалось.

А поняв, сам напросился на встречу со следователем — только чистосердечное признание могло сохранить ему жизнь.

«Я готов дать любые показания, — с ходу сообщил он «следаку». — И о том, как мы появились в Москве, и о том, почему нам протежировал Тимофеев, и о том, почему власти так долго закрывали на курганских глаза…»

Следователь выказал живую заинтересованность. Предложив закурить, налил арестанту чаю и, разложив перед собой чистые листы протоколов допросов, приготовился слушать и записывать.

Однако уже через десять минут несколько фамилий, походя названных арестантом, заставили следователя измениться в лице. Отложив авторучку, он поспешно вызвал в кабинет конвоиров, распорядившись отвести подследственного в камеру. А сам, закрыв поплотней двери и придвинув к себе телефон, принялся накручивать какой-то номер. Следователь волновался: пальцы не попадали в лунки наборного диска, голос предательски срывался, а услышав с той стороны провода голос секретаря референтуры, он и совсем растерялся…

Больше Нелюбина к следователю не вызывали.

Спустя несколько дней лидера одной из самых беспредельных оргпреступных группировок перевели со «спеца» сюда, в эмвэдэшный корпус № 1. Перевели, чтобы он уже никогда никому ничего не сказал…

В камере сто пятнадцать, рассчитанной на двадцать шесть заключенных, содержались семьдесят шесть человек. Вонь параши, миазмы давно не мытых тел, испарения свежепостиранной одежды и особенно сон по очереди — ко всему этому Олег, не бывавший прежде даже на «хате» ИВС, так и не смог привыкнуть.

Сокамерники приняли его настороженно. Безусловно, слава отморозка и беспредельщика достигла сто пятнадцатой «хаты». Новичка не подвергли «прописке» — то ли потому, что он был не первоходом, то ли потому, что такие развлечения выглядели по отношению к курганцу как минимум глупо.

Однако вскоре все изменилось. Арестанта несколько раз провоцировали на необдуманные шаги — он стерпел. Дважды к нему обращались не слишком уважительно — Нелюбин не поддался и на это.

Особенно усердствовал некто Вячеслав Лесцов, сидевший в «Матроске» по обвинению в двойном убийстве с отягчающими обстоятельствами. Несколько дней назад в бане Лесцов во всеуслышание заявил авторитету, что Нелюбин — гондон, штопанный колючей проволокой, и таких беспредельщиков, как курганские, надо рвать на части. После чего пообещал его опетушить.