— Медлить больше нельзя. Надо уложить этих скотов прежде, чем они успеют пустить в ход оружие.

— Может быть, вышло недоразумение? Что, если террористы не собираются стрелять?

— Да? А из-за чего в таком случае весь переполох? Зачем они достали автоматы? Куличи лепить? — огрызнулся Четвертаков. — Видно, эти сволочи решили и рыбку съесть, и задницу не ободрать. Получили деньги и оставили у себя детей. Дети для них — стопроцентная гарантия безопасности.

— База, База, мы их держим. Они у нас на мушке! — надрывалась хрипло рация.

Спецназовец приоткрыл дверь и, продолжая целить сержанту в голову, закричал:

— Опусти автомат!

— Черта с два! — завопил тот в ответ. — Сперва ты опусти пушку!

— Опусти автомат, я говорю!

Капитан стоял, не шевелясь, понимая, что любое движение может спровоцировать шквальный огонь как с той, так и с другой стороны. Причем для его ребят положение складывалось пиковое. Они, конечно, успеют подстрелить нескольких снайперов, но власти пригонят новых. У них достаточно людей, а потери в этой стране подсчитывать не принято. Для его же команды каждый выбитый человек — это не просто погибший друг. Потеря даже одного из двадцати автоматически приближает гибель остальных. Трудно оборонять башню в два десятка стволов. В пятнадцать еще труднее. В десять — невозможно.

— Командир! — снова крикнул Пастор. — Отходите. Если эти твари хоть бровью шевельнут, я разнесу им головы.

Капитан усмехнулся и посмотрел на Ледянского:

— Знаете, в чем разница между мною и вами?

— В чем же? — Тот тоже улыбнулся, но неестественно, а через силу. Только чтобы выдержать марку.

— Вы боитесь смерти, а я нет. Сказать почему?

— Почему?

— Вам есть что терять. А вот мне терять нечего.

— Любому человеку есть что терять, — возразил Ледянский. — Жизнь, например.

— Жизнь сама по себе не стоит и ломаного гроша. Смысл жизни человека в любви. Когда становится некого любить, пропадает смысл, а вместе с ним и жажда жизни. Вам жаль, что ваша дочь подверглась насилию? Мне тоже. Мне действительно жаль. Это сделали не мои люди.

— Мы спасли ей жизнь, — добавил сержант.

— Помолчи, — оборвал его капитан.

— Да если бы не вы, — скривился генерал, — ничего этого вообще бы не случилось. Моя дочь сейчас не лежала бы на носилках в «Скорой», а вела бы экскурсию. И это все из-за вас. Точнее, из-за того, что вы решили нажиться на чужом страхе.

— Мне плевать на деньги.

— Расскажите об этом кому-нибудь другому.

— Заберите их, — сказал капитан без всякого выражения и пнул один из мешков ногой. Тот опрокинулся. Тугие зеленые пачки посыпались на асфальт. — Вы плачетесь, что ваша дочь лежит на носилках, в «Скорой помощи»? Но вы, по крайней мере, знаете, что с ней и где она. А вот матери двадцати восьми моих парней не знают о своих сыновьях ничего. Не знают, где их могилы и есть ли эти могилы вообще. А все потому, что какой-то генерал, похожий на вас, подчиняясь приказу ворья, сидящего над ним, старательно заметал следы высокопоставленного воровства. Он не отдал приказ о помощи, как мы ни просили. Обещанная бронеколонна так и не появилась. «Вертушки» пролетели в паре сотен метров, но ушли в другую сторону. Нам не принесли боеприпасов, не поддержали огнем, не помогли выйти из окружения. Единственное, что сказал этот генерал: «Попробуйте отойти короткими перебежками, ребята». А вокруг было не меньше трех сотен боевиков. И мой сын не лежал на носилках и не поехал в больницу, а истек кровью у меня на руках. Он протянул почти сутки. На моих глазах умирали мои солдаты. Понимаете? МОИ. Парни, с которыми я прошел всю эту чертову войну от начала и до конца. За полтора года в моей роте из сорока восьми человек погибли всего трое. А за те два дня штурма — двадцать три. Подумайте. Двадцать три отличных, храбрых парня. Каждый из них был младше вашей дочери, зато пережил в тысячу раз больше, чем вы и ваша дочь, вместе взятые. Те из сорока трех, кому не повезло, позавидовали мертвым. В конце концов они оказались свободны. Но ни у одного из пятнадцати никогда уже не будет семьи и детей.

— Это правда? — спросил у сержанта Ледянский.

— Чистая правда, — все так же спокойно ответил за того капитан. — Прежде чем отпустить, их оскопили. Как по-вашему, это может быть приравнено к изнасилованию? — Ледянский промолчал. — В таком случае почему бы вам, товарищ генерал, — капитан начал повышать голос, — не набраться наконец мужества и не перестать размазывать сопли по щекам? Хотите отомстить за поруганную честь дочери? Ради бога. Махните рукой, и мы — вы, я, эти ребята, — капитан мотнул головой, указывая себе за спину, — ваш помощник, мы все через мгновение умрем. Возможно, вам повезет и вы не успеете ничего почувствовать.

А может быть, напротив, будете умирать медленно и страшно. Хотя какое это имеете значение, когда речь идет о чести близкого человека, а значит, и о вашей чести тоже. Не так ли? Ну же, махните рукой. Смерть страшна, только пока ее ждешь. Смелее. — Он выдержал паузу, глядя Ледянскому в глаза, усмехнулся язвительно. — Я так и думал. Вы никогда этого не сделаете, потому что жажда жизни в вас перевешивает стремление к справедливости. Так кто же из нас настоящий солдат? — Капитан повернулся и пошел к башне, бросив через плечо: — Подождите здесь. Детей сейчас приведут.

— Вы отказываетесь от выкупа? — спросил Ледянский.

— Странно, правда? — насмешливо оскалился сержант, отступая.

«Волга» затряслась по знакомой грунтовке. Поплыли по обеим сторонам дороги «подгнившие» сугробы. Сергеев смотрел в окно и удивлялся тому, насколько игра света может изменить знакомое место. Днем тут было светло, солнечно, радостно даже как- то, теперь же — и ведь не совсем темно еще — появилась в пейзаже не вполне внятная мрачность. Деревья стали казаться еще выше. Сосны и ели нависали над дорогой, временами скрывая закатное розово-рыжее солнце.

Из сумерек вынырнул поднятый красно-белый шлагбаум. Справа от него маячила небольшая будочка с укрепленным на стене плакатом: «Стой! Проход воспрещен!»

— Стой! — скомандовал Сергеев и не удержался, схохмил: — Не видишь? Проход воспрещен.

Водитель шутки не оценил. Мрачно нажал на тормоз. «Волга» остановилась. Сергеев выбрался из машины, подошел к будке, заглянул внутрь. Никого, но натоплено. Обогреватель совсем недавно отключили. Интересно.

Он побежал к машине, запрыгнул в салон.

— Поехали.

Примерно через полкилометра из темноты вынырнул белый бетонный забор с ярко освещенным пятачком ворот, рядом с которыми прохаживался скучающий автоматчик. Шапка на затылке, подсумок болтается значительно ниже пояса. У них, у «дедов», своя гордость.

— Постой здесь. — Сергеев подошел к КПП, предъявил удостоверение.