– Джорджио, прошу тебя, замолчи. Храни тебя господь! Эти слова оскорбительны… А тебе, Лука, стыдно употреблять грязные выражения, которым тебя обучили в трущобах. И я не премину рассказать об этом отцу Анджело. Он не оставит без наказания это безобразие. Лука, немедленно отправляйся в класс.

– Простите, брат Луи, – вмешался Джорджио. – Лука не может нести наказание за те свои слова, которые вы подслушали. Я не слышал, как вы стучали в дверь. Коль скоро я прикован к постели, мне обещали, что посетители будут стучаться, прежде чем открыть дверь моей комнаты, проявляя таким образом уважение к моему увечному состоянию. Мой отец заверял меня, что…

Лука, раскрыв рот, смотрел, как тушуется и краснеет от смущения монах, уже готовый просить прощения за беспокойство. Джорджио сопровождал свою речь уверенными жестами уродливой руки и выглядел в эту минуту как истинный «король-солнце». Брат Луи выразил надежду, что отец Джорджио не будет поставлен в известность об этом досадном недоразумении и не решит, что с его сыном здесь обращаются недостаточно почтительно. Тем более что это вовсе не соответствует действительности.

Сконфуженный и перепуганный брат Луи удалился, позабыв перестелить Джорджио постель и вымыть его. От одной мысли, что по его вине монастырь может лишиться такого важного гостя, а заодно и дотаций его отца, бедного монаха бросило в холодный пот.

Лука зажал рот рукой, чтобы не расхохотаться в голос. Джорджио приободрила эта маленькая победа, но она отняла у него все силы, хотя он старался не показывать этого.

– Ты был просто великолепен! Я никогда ничего подобного не слышал. Ты раздавил его в лепешку. Черт побери, ты настоящий артист…

Лука метался взад и вперед по комнате, подражая высокому, хрипловатому голосу Джорджио и то и дело разражаясь оглушительным хохотом. Он смеялся до слез.

– А твой отец и впрямь большая шишка? Правда? Когда ты сказал про него, брат Луи чуть не обделался.

– А я вот обделался, так что позови его. И все же он в худшем положении, чем я, потому что, если он меня не вымоет, я расскажу об этом отцу и монастырь лишится его ежемесячных взносов на мое содержание. Вот одна из причин, по которой они хотят, чтобы я прожил подольше. Умру – и кончатся дотации.

– Ты занятный. Ни один нормальный человек не станет платить деньги, чтобы держать здесь кого-нибудь! Ну и горазд же ты врать! У тебя это получается даже лучше, чем у меня…

– Самая блистательная ложь, кретин, – это та, в которой есть доля правды. Приведи этого монаха обратно. Мне очень неприятно, и пахнет отвратительно.

Лука подтащил поближе бадью с водой и сказал, что уж лучше сделает это сам, чем позовет сюда старого болвана. Он решительно отбросил в сторону простыню и впервые увидел хрупкое, уродливое тельце Джорджио. Из-за искривленного позвоночника одно плечо у Джорджио было выше другого, а ссохшиеся ножки были не больше, чем у трехлетнего ребенка. Джорджио попытался ухватиться за простыню, но его голова сползла с подставки, а рука беспомощно опустилась. Он чуть не расплакался от унижения.

– Господи, зачем ты это сделал?

Лука осторожно вернул его голову на подставку и неожиданно поцеловал в лоб. Это был трогательный детский поцелуй. Джорджио задрожал всем телом и сказал, что все в порядке.

Когда дрожь прошла, он отвернулся в сторону, не находя в себе сил посмотреть Луке в глаза.

– Прости, от меня воняет.

Лука строго следовал инструкциям Джорджио по поводу того, как менять простыню, однако у него это плохо получалось. В конце концов он перенес уродца на кресло, не забыв при этом осторожно устроить голову, и быстро перестелил постель. Лука хлопотал, как старая опытная няня. Джорджио с удивлением наблюдал за тем, как мальчик собрал грязные простыни и перевернул матрас, ловко и без усилия. Потом он приготовил еще одну простыню и, подхватив бадью с водой, решительно направился к Джорджио, который смущенно опустил глаза, стыдясь своей беспомощности.

Ночная рубашка Джорджио тоже была испачкана и источала такое зловоние, что Луке стоило большого труда не отступить от принятого решения. Он предложил вымыться на кресле, чтобы не испачкать чистые простыни на кровати. Лука действовал так аккуратно и заботливо, снимая с Джорджио рубашку и моя его, что тот только диву давался. Раньше его тела касались лишь доктора и няни, и Джорджио стеснялся Луку.

Внезапно в глазах Луки блеснула ярость. Он увидел, что на теле Джорджио появились пролежни, а это означало, что за ним ухаживают недостаточно хорошо. Он достал из коробки с лекарствами тальк и мазь.

– Сейчас я тебя намажу. Не бойся, я постараюсь, чтобы не было больно. Ты можешь наклониться в мою сторону? Не волнуйся, я тебя держу… Так, еще немного…

Джорджио вдыхал запах карболки, которая выдавалась в приюте воспитанникам вместо мыла, и видел полоску грязи на шее Луки. Он никогда прежде не испытывал такого сильного чувства, которое неожиданно наполнило его сердце, охватило все его существо. Голова Джорджио покоилась на плече Луки. И вдруг он прикоснулся губами к его шее. Джорджио никого вовек не целовал; впрочем, Лука был первым человеком, который поцеловал его.

– Я люблю тебя, Лука, – тихо прошептал Джорджио.

Лука надел на него чистую рубашку и застегнул пуговицы на груди.

– Я в жизни ни для кого такого не делал. Так что, наверное, я тебя тоже люблю, прекрасный уродец.

Он перенес Джорджио на кровать и поправил подушки. Затем взял с ночного столика расческу и тщательно причесал своего друга.

– Мне пора идти на занятия. Ты поспи, а на перемене я зайду тебя навестить. – С этими словами он поцеловал Джорджио в лоб, весело подмигнул ему и вышел из комнаты.

– Воистину неисповедимы пути Господни, – задумчиво вымолвил отец Анджело, глядя из окна своего кабинета на монастырский двор.

– Вы считаете, что мы можем это допустить? – спросил брат Томас, почесав в затылке.

– Доктор говорит, что его состояние заметно улучшилось. Если так будет продолжаться, то я не вижу оснований для запрета. По-моему, наш гость доволен. Вчера я написал синьору Каролле, что его сын пошел на поправку. Это его наверняка порадует.

На огороде возле лачуги с садовым инвентарем отец Анджело заметил Луку, который что-то увлеченно сколачивал. Он претворял в жизнь так называемый проект Джорджио, посвящая ему каждую свободную минуту. Более того, ему удалось подключить к делу некоторых товарищей. Они разыскали старое кресло и установили его на деревянную платформу с одним маленьким колесом впереди и двумя большими сзади. Затем приделали к нему руль и удобные поручни. Больше всего это сооружение напоминало детскую коляску. В настоящий момент Лука занимался тем, что приспосабливал кожаные ремни к рулевому колесу. Два монаха наблюдали в окно за тем, как весело и слаженно работают мальчики. Лука сделал друзьям знак, чтобы они не очень шумели под окнами, – их смех и крики могли разбудить Джорджио.