жилах, наотрез отказываясь двигаться вперед. Конечности скручиваются, пальцы сжимаются до посинения, голос практически пропал. И я не знаю, куда себя деть от этой невыносимой боли, ломающей каждую клеточку тела. Ломающую разум и все шансы на спасение.

Но в один прекрасный момент я прихожу в себя, обнаруживая, что руки больше не прикованы к изголовью кровати. Я могу свободно двигаться и распоряжаться своим телом самостоятельно. Впервые за долгое время. Пару минут рассматриваю дрожащие пальцы, сгибаю и разгибаю ладонь, верчу ее в воздухе. Затем очередь доходит до ног.

Меня больше не ломает, но реакция организма по-прежнему остается заторможенной и чересчур странной. Я не могу замахнуться кулаком в челюсть или в моменты опасности мгновенно ухватиться за какой-либо предмет, служащий оружием.

За окном ничего не изменилось. Хмурые тучи в сопровождении прохладного ветра продолжают проделывать только им известный путь. По-прежнему пустые серые улицы, гонимые лишь одиноким ветром, всем своим видом как бы намекают — лучше уже не будет.

Я все также не имею ни малейшего понятия, где нахожусь.

И почему с самого начала пробуждения меня не покидает тошнотворное чувство, что я очнулась от вечного сна. Сколько меня не было в реальности? Две недели? Месяц? Год? Как много я пропустила и где, черт возьми, мой дневник?!

Начинаю копошиться в карманах штанов, но не натыкаюсь на то, что более-менее похоже на блокнот. Начинаю рыться в глубоких карманах кожаной черной куртки — пропажа нашлась. Они не отобрали его у меня.

Кидаю последний взгляд на пустующую половину кровати. Место той девчонки с браслетом от корпорации зла уже давно остыло. Но время от времени сквозь пробуждения я улавливала ее копну черных волос, но уже в новых ярких образах. Одежда на ней менялась со странной периодичностью, но неизменно было лишь одно — ее безвольно лежащее тело, в опасной близости от меня.

Я подхожу к двери и начинаю с силой тарабанить в нее кулаками. Костяшки пальцев тут же пронзает тупая боль, но я до потери пульса продолжаю стучать в деревянную дверь.

— Выпустите меня! — снова и снова кричу я. — Эй, кто-нибудь!

Осипший голос встречается лишь с равнодушной тишиной. В конце концов, падая от бессилья, я ковыляю в сторону туалетного столика — единственной мебели в комнате моего заточения, не считая кровати и тусклого ночника.

Открываю знакомый потертый блокнот на пустой странице, обхватываю миниатюрную ручку и лениво бросаю взгляд в сторону окна. Вечереет. С каждой секундой небо над головой становится все темнее, тучи сгущаются, угрожая выплеснуть наружу все накопившиеся на человечество обиды.

Я не знаю, что я здесь делаю. Я перестаю понимать происходящее вокруг.

Боюсь, я потеряла рассудок.

Бумага блокнота такая ровная, гладкая, белая. Продолжаю смотреть на нее отсутствующим взглядом, держа в дрожащих руках маленькую шариковую ручку с черной пастой. Мне так отчаянно хочется высказаться, выплакаться, исповедаться.

Кончик ручки прикасается к тонкой бумаге, оставляя за собой размашистые следы. Пальцы то усиленно нажимают на ручку, оставляя на бумаге глубокие следы, то едва соприкасаются с ней. Некоторое время я жду пока дрожь во всем теле перестанет меня тревожить. А слезы, скатывающиеся по щекам и приземляющиеся на неровную поверхность бумаги, не перестанут меня душить, застилая взор прозрачной пеленой.

С какой-то невероятной яростью я начинаю выводить знаки, буквы, слова, предложения на бумагу. Размашистые закорючки перерастают в слоги, затем в буквы и плавно переходят в слова.

Душа вырывается из тела, она жаждет вырваться из этой никчемной оболочки, из этого слабого сосуда. Я не замечаю, как слезы катятся по щекам, пока не приземляются на гладкую бумагу, словно наводя на нее порчу. Страницы темнеют и теряют форму под этими странными каплями боли. Кисть изнывает от усердного письма. Я слишком долго удерживаю ручку, я слишком сильно надавливаю на бумагу, я слишком долго терплю…

Мне хочется взвыть. Мне хочется рыдать навзрыд. Мне хочется чертовски много чего еще…

Ведь я, наконец, пришла в себя из вечного сна. Я нахожусь в своем теле, сознании, мышлении, но не на своем месте. Я больше не солдат корпорации «Нью сентори», я больше не монстр, хладнокровно убивающий муз и людей…

Но все, чем я занимаюсь в этом незапланированном заточении — считаю все предметы подряд, считаю все, что только поддается счету. Считаю строчки на листе бумаги и количество промежутков между ними. Считаю каждый вздох, выдох и сколько раз мне требуется вдохнуть, чтобы легкие насытились кислородом. Считаю учащенные удары сердца, считаю ускользающий пульс и взмахи ресниц. Считаю сколько звуков улавливает слух сквозь толстые бетонные стены… все, что угодно, лишь бы избавиться от утопающего ощущения неизвестности.

Я не имею ни малейшего понятия, кто меня похитил и для чего держит в четырех убийственных стенах…

Что-то коснулось моего плеча.

Я вздрагиваю, словно мне дали пощечину.

Одним движением руки я нервно отбрасываю ручку в сторону и резко встаю из-за туалетного столика. Стул издает скрипящий и невыносимый звук, и я быстро отхожу к кровати, едва не спотыкаясь.

Передо мной стоит та самая брюнетка с серебристым браслетом, которую несколько дней подряд я видела лишь лежа на животе. Я даже не заметила ее появления, полностью утопая в мыслях.

— Не видела тебя прежде, — раздается ее монотонный стальной голос. Впрочем, ее равнодушный взгляд, скользящий по моему телу, тоже не блещет теплотой.

Конечно, ты не видела меня. Ты ничего не видела кроме подушки.

Сегодня на ней сидит нелепый костюм балерины — боди алого оттенка с короткой оттопыренной юбкой. Пышный бюст обрамляют едва заметные тонкие лямочки, которые под тяжестью груди угрожают порваться в любой момент. А вместо положенных пуант ее ноги покрывают лишь черные капроновые колготки в мелкую сеточку. На этот раз не порванные.

— Почему ты так одета? — вопрос слетает с губ, прежде чем я успеваю подумать, и приземляется на края ее алой юбки.

— Я каждый раз просыпаюсь в новой одежде, — сообщает она металлическим голосом. — Иногда одежда повторяется, но это скорее исключение.

Теперь я осознаю, о каких мертвых глазах говорили мне мама и Рон.

Неужели еще каких-то несколько дней назад я смотрела на всех таким же стеклянным и равнодушным взглядом?

Нет. Сейчас я не такая. Сейчас я чувствую себя живой. Я, черт возьми, живая.

Ее темно-карие глаза с красной сеточкой смотрят куда-то сквозь меня, пока я разглядываю ее лицо. Над бледными и тонкими, словно нить губами, красуется коричневая родинка. Нос прямой с острым кончиком. Лицо полностью расслаблено, густые черные брови опущены, а отсутствующий взгляд