Похороны Карла состоялись рано утром, сразу же после того, как его тело привезли в Цибахазу. Длинная похоронная процессия змеилась по размокшим улицам, восемь детей Карла печально, со слезами на глазах, плелись за повозкой, которая везла тело их отца к месту его предстоящего захоронения. Младшая девочка безудержно плакала, не останавливаясь. Роза, единственная наследница, возглавляла процессию.

После похорон доктор вернулся в свой кабинет и составил письмо председателю областного Королевского суда Сольнока Хенрику Александеру. Он настаивал на том, чтобы тело Карла Холибы было эксгумировано и изучено патологоанатомом, поскольку он как медик, производивший посмертный осмотр, подозревал насильственную смерть.

Дописав письмо, доктор Цегеди-младший поспешил в отделение почты и телеграфа, чтобы успеть отправить его еще до конца рабочего дня. Следуя принятым в этих случаях правилам, копии своего письма он отправил в отделение жандармерии в Тисакюрте и секретарю сельского совета Надьрева Эбнеру.

Доктору пришлось находиться в тревожном ожидании три недели прежде, чем он получил ответ.

* * *

Тетушка Жужи задремала вскоре после восхода солнца, но была слишком измучена, чтобы хорошо выспаться. Она часто просыпалась, всякий раз ощущая при этом сильное сердцебиение. В груде у нее появилась острая боль, и бывшая повитуха положила на нее ладонь, словно пытаясь снять ее теплом неприятные ощущения.

Пик ее страха уже прошел – хотя бы по той простой причине, что она предельно устала. Предыдущий день она провела, скорчившись у окна своей кухни, чтобы отследить, не пришли ли за ней жандармы, а затем весь вечер нервно расхаживала по дому. После обеда ее навестил сын, который сообщил, что Янош Барток и Янош Фрическа вернулись в Тисакюрт, но на тетушку Жужи по-прежнему накатывала волна паники при одной только мысли о том, что они могут вернуться за ней. Она пришла в себя и немного успокоилась только тогда, когда взошло солнце нового дня и она удостоверилась в том, что в деревне все тихо. Бывшая повитуха на всякий случай смешала те травяные отвары, которые, как ей было известно, обладают успокоительными свойствами, налила эту смесь в чашку и залпом выпила ее.

Как только у тетушки Жужи немного отлегло от сердца, она поняла, что эта бессонная ночь прояснила для нее одну важную вещь: нужно было что-то делать с доктором Цегеди-младшим.

* * *

Осенью виноградники Венгерской равнины представляют собой благостную картину: их листья нежно шумят на ветру, по земле прыгают кролики. Однако тишина нарушается, когда приходит время собирать урожай. Жители деревни всегда собирали виноград все вместе, и после его сбора с чьего-либо участка, пусть даже небольшого, сюда приносили стол и устраивали пикник. Дети читали стихи, взрослые произносили тосты, разливалось спиртное. Все расходились по домам уже в сумерках, чтобы следующим утром заняться тем же самым уже на следующем винограднике. Это была давно установленная традиция, которая предполагала обильное, вкусное застолье и не такую уж тяжелую работу, поэтому жители деревни каждый год с нетерпением ждали этого сезона. Для них это была возможность последний раз отдохнуть на открытом воздухе перед наступлением холодов.

В разгар сбора винограда расследование убийства Карла Холибы продолжало занимать умы многих жителей Надьрева. Их интерес к этому вопросу подогрел тот факт, что в последнюю неделю октября в сельсовет пришло официальное сообщение из Сольнока в качестве ответа на письмо доктора Цегеди-младшего. Эбнер старался оставаться равнодушным к тому ажиотажу, который творился вокруг расследования, несмотря на то, что в последние недели под дверь ратуши регулярно подсовывали адресованные ему анонимные записки. По мере их получения Эбнер складывал их в папку в ящике своего стола. Анонимок набралась уже целая пачка, и секретарь сельсовета не осмеливался выбрасывать их в мусорное ведро, поскольку их там мог обнаружить деревенский глашатай.

Эбнер прекрасно понимал, что, если эксгумацию Холибы одобрят, жители деревни придут в еще большее возбуждение. Деревенские всегда были склонны считать подозрительной любую смерть односельчанина вне зависимости от возраста умершего или состояния его здоровья. Расследование смерти Карла вызвало смятение в Надьреве, и Эбнеру не терпелось поскорее покончить с этим вопросом. Секретарю сельсовета всегда казалось забавным, до какой степени аффекта могли довести себя простые крестьяне по совершенно пустяковому поводу. За те годы, что он занимал свою должность, он получил бесчисленное множество анонимных писем с обвинениями того или иного жителя деревни в таких правонарушениях, как кража ведер из-под молока, или дров, или сельскохозяйственного инструмента. Порой односельчане обвиняли друг друга в актах вандализма. Однако та совершенно безумная истерия, которая поднялась из-за официального расследования убийства, приобрела совсем другие масштабы, поэтому Эбнер страстно желал, чтобы этот вопрос был поскорее закрыт. Именно по этой причине письмо от председателя областного Королевского суда Сольнока в ответ на запрос доктора Цегеди-младшего принесло ему облегчение.

В эксгумации было отказано.

Областной Королевский суда Сольнока признал, что он не может санкционировать расследование с учетом нехватки финансовых средств для его проведения. Займы Лиги Наций, которых ожидал суд, пока еще так и не были предоставлены. Грандиозные ремонтные работы в зданиях суда и тюрьмы были приостановлены, и областному Королевскому суду Сольнока, включая прокуратуру, которая курировала расследование убийств, приходилось экономить каждую крону.

* * *

Начало ноября 1924 года

Данош стоял за своим парикмахерским креслом с сигаретой в руке. От ее кончика поднималась тонкая струйка дыма, одновременно хрупкая и отталкивающая. Поднося сигарету к губам, Данош наблюдал, как ее краешек становится в тусклом свете ярче, когда он делал очередную затяжку.

Сумерки окрасили узкое помещение парикмахерской в черные и серые тона. Перед креслом висело зеркало, и Данош мог видеть, как в нем отражается комната. В небольшой фарфоровой чашке лежал помазок из конского волоса, на потускневшем серебряном подносе рядом с ножницами и кусачками для маникюра находились флаконы с маслами для увлажнения кожи после бритья и мыло. Бритва была уложена в кожаный футляр. На полке позади Даноша были разложены склянки с воском для усов и тоником для волос.

Окно парикмахерской выходило на улицу. Изнутри оно было все в отпечатках ладоней, которые он не успел протереть, а снаружи недавний дождь оставил на нем свой грязный след. Свет с улицы быстро гас. Данош внимательно наблюдал за той, кого он всегда боялся. Ковыляя по улице Арпада, она становилась все меньше и постепенно растворялась в размытом свете заката. Даношу казалось, что чувствует в комнате сладковатый запах табака из ее трубки.

Ее магия по-прежнему приводила его в ужас.

Данош еще раз взглянул на