«Сейчас осталось еще нам заблудиться!» — думал я, разворачивая две мотострелковые и одну танковую роты в обратном направлении. Шли между двух маленьких кишлаков, как вдруг раздался мощный взрыв. Колонна стала объезжать танк, но подорвался второй, потом БТР, еще один. Я остановил колонну, осторожно подъехал к подорванному БТРу командира взвода. Оседала пыль, пахло дымом и гарью. Из «коробочки» никто не выглядывал, его правое переднее колесо от взрыва улетело куда-то далеко, в темноту.

«Неужели все погибли?» — с ужасом подумал я.

Перепрыгнув на стоящий БТР, заглянул внутрь. Увидел, что там кто-то копошится. Потом из люка появилось лицо командира взвода. Он волок за собою что-то тяжелое и бесформенное. Мне даже стало не по себе. Но это оказался жирный трофейный баран, правда, уже мертвый. Лейтенант рассказал, что, желая покормить своих подчиненных свежим мясом, он в одном кишлаке прихватил с собой эту живность. Запихал его под ноги в нишу, а сам сел на сиденье справа от водителя, для пущей надежности прижав барана ногами, чтобы тот не дергался. Мощный взрыв фугаса разорвал броню БТРа по шву. Большой кусок брони вошел в барана и застрял в туше. Лейтенант стоял над мертвым животным, долго рассматривая вынутый из него осколок железа, который по всем правилам боя предназначался ему.

Мы боролись с фактами грабежей в кишлаках, в том числе и с хищением животных у местного населения. И вот лейтенант совершил то, за что его следовало бы наказать. Но делать это мне почему-то не хотелось, потому что именно благодаря сворованному барану офицеру сегодня была дарована жизнь. Я доложил о подрывах комбригу.

— Скажи, где находишься?

Доложил место остановки колонны по условным координатам топографической карты.

— Разворачивай батальон в обратную сторону, выводи роты к КП бригады и молись, чтобы ни с кем ничего не случилось. Запомни: за роту ответишь ты!

Соединив гусеницы на подорванных танках и починив БТР, мы стали разворачиваться. И снова взрыв. К счастью, жертв не было, а натягивать гусеницы в боевой обстановке танкисты научились быстро.

Всю ночь я был в напряжении. Дремал, сидя в БТРе, не снимая с головы шлемофон. Из пятой роты не поступали никакие сигналы. В эфире — тишина.

«Что с ротой? Где она? Как там дела?»

Утром, только рассвело, к командному пункту бригады подошло подразделение, которое доставило нам столько волнений. Спрыгнув с БТРа, к комбригу подошел ее командир, Михаил Бондаренко, как всегда, спокойный, улыбающийся, уверенный в себе. Только красные и уставшие глаза, осунувшееся лицо красноречиво говорили о том, что сегодня у ротного была очень трудная ночь. В технике спала пехота. Взводные и прапорщики занимались своими делами: считали трофейное оружие и боеприпасы, решали вопросы с питанием. Радостно шутили, потому что наперекор всему они все остались живы. И в то же время просто и обыденно говорили о таких вещах, которые любой несведущий человек посчитал бы бредом. Но мы были из того времени, той жизни, и понимали друг друга с полуслова.

Как стало ясно из разговоров, появление советской роты для душманов было полной неожиданностью, как и для нас — встреча с ними. По приказу ротного личный состав стремительно ворвался на душманские позиции и в рукопашном бою уничтожил хорошо вооруженный отряд бандитов. Рота впервые за период ведения боевых действий взяла такой богатый «урожай» трофеев: 2 миномета, пулеметы ДШК с прицелами для ведения огня по воздушным целям, автоматы, винтовки и многое другое. И, самое главное, что в этом бою не погиб ни один наш солдат.

Будучи уже заместителем командира полка, читал служебные характеристики на прибывающих в часть офицеров-афганцев. В них писалось, что тот или иной принимал участие в 10–15 боевых операциях, иногда больше, но чаще — меньше. Всегда удивлялся: и это всего за два года? Это чем же они тогда занимались там все остальное время? Хотя, конечно, по большому счету на войне хватало и одного боя для смерти и впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Каждый бой, с его жертвами, кровью, острыми ощущениями, всегда страшен и неповторим.

Человек на войне — загадка. Что движет им, что заставляет без содрогания бить, крушить, сжигать, резать, убивать, одним словом, делать то, что раньше, возможно, он никогда и не сделал бы? Стремление выжить? Да, именно оно толкало нас на кровавые дела, заставляло приспосабливаться и подчинять себе ситуации, делать все необходимое для выживания. Наша часть в начале восьмидесятых была одной из самых действующих и боевых. Это объяснялось близостью с Пакистаном, откуда непрерывно шли на Афганистан банды, военная помощь «повстанцам». Отдыхали редко. Всего несколько раз, наверное, в неделю не выходили на боевые. Да и то это было связано с началом летнего и зимнего периодов обучения, работой партийного съезда, Олимпийскими играми. А так постоянно на выходах. Выходили в составе бригады, батальона, роты, сборных подразделений. Бывало, что приходили в бригаду, заправлялись топливом, пополняли боезапас и снова уходили. Сколько было у меня боевых выходов за два года, я даже и не считал. Но, думаю, что их было достаточно много — длительных и коротких, с потерями и без, но всегда выматывающих, опасных и непредсказуемых.

Однажды услышал от более позднего поколения афганцев выражение «лечь на сохранение». Речь, конечно же, шла не о беременных женщинах в ожидании родов, а солдатах и офицерах действующей боевой армии, которым до замены в Союз оставались считаные дни. Чтобы не искушать судьбу, заменщиков по возможности старались не отправлять в рейды. У нас такого не было, потому что в наше время не идти в рейд со своими подчиненными, друзьями было признаком трусости, малодушия, чем-то из ряда вон выходящим. Хотя… Уже перед самой своей заменой услышал рассуждение офицера из числа так называемого нового поколения.

— Командир, я не пойду сегодня в рейд, хочу своими делами заняться. Думаю, что духи не обидятся на меня за это, да и Апрельская революция особо не пострадает.

Мы на сохранение не ложились, хотя часто до дикого страха не хотелось идти в рейд, но шли, потому что идти нужно было!

Однажды вечером провожали в Союз очередную партию счастливчиков. Они отслужили свой срок и завтра ждали свой последний отсюда самолет. Собраны чемоданы, накрыты столы. Воспоминания, теплые прощальные слова. Радовались и мы за них, мечтая о своей замене. Особенно радовались за прапорщика Олега Чегурова, старшину 5-й мотострелковой роты. Добросовестный, порядочный военнослужащий. Совсем недавно у него родился второй ребенок, и комбат сделал ему служебную командировку в Союз. Олег заехал домой, подержал на руках недавно родившегося ребенка и, пообещав очень скоро вернуться назад, и уже навсегда, возвратился в часть. В бригаде его уже ожидал заменшик. И вот они оба: Олег, счастливый и радостный, и его сменщик, напуганный непривычной обстановкой и условиями жизни. В тот вечер мы сидели допоздна. А утром 14 августа 1981 года дали сигнал на выход в кандагарскую «зеленку».

— Олег, ты куда идешь, а самолет? — шутили сослуживцы, увидев как тот вместе со своим сменщиком что-то обсуждал у БТРов.

— К самолету успею. Вот только схожу в последний раз. Надо же молодому старшине показать его место в бою. — Он ободряюще похлопал испуганного прапорщика по плечу. — Не бойся и запомни: прячься, не прячься от смерти, а если ты ей нужен, она тебя обязательно найдет. В этот БТР не садись, в нем поеду я, и вообще запомни закон: в один гроб вдвоем садиться не нужно. Поедешь в том, — и он указал на БТР, в котором не было старшего.