Нгуи смерил взглядом особо надоедливого пухлого масая, которого в старые времена (впрочем, не такие уж и старые) он с удовольствием съел бы на обед, и задумчиво повторил:

— И толстые.

— Эй, переводчик! — позвал я. — То есть Петр. Будь добр, пойди в лавку и передай моему брату Мтуке, что мы готовы к погрузке.

— Как я узнаю вашего брата?

— Он камба, ту.

Нгуи не нравились ни переводчик, ни его ботинки, и он со сдержанным высокомерием безоружного камба прошел через толпу вооруженных масаи, реакция которых в целом была положительной, особенно реакция Вассермана.

Наконец все собрались, и покупки были погружены. Я уступил Мтуке место за рулем и пошел расплачиваться. Денег хватило в обрез: осталось десять шиллингов. Я представил, какое будет у Мвинди лицо, когда я вернусь в лагерь с пустыми карманами. Мвинди был не только казначеем, но и моей самозваной совестью.

— Сколько масаи возьмем? — спросил я Мтуку.

— Только камба. И шесть остальных.

— Слишком много.

— Тогда четыре.

Мы объявили посадку; Нгуи и Мвенги отбирали кандидатов. Дебба пребывала в состоянии заносчивой восторженности и ни на кого не смотрела. Мы втроем уселись впереди, еще пятеро — только камба, как положено — расположились сзади, причем Вдова по-прежнему сидела между Нгуи и Мвенги, а четверо фаворитов второй очереди устроились в кузове на мешках с пошо. При желании мы могли бы взять еще двоих, но на пути была пара мест, где масаев обычно тошнило.

Когда машина съехала с «холма» (так мы называли нижние предгорья вершины), Нгуи взялся открывать сакраментальное пиво, неотъемлемую часть жизни вакамба. Я спросил Деббу, как она себя чувствует. День выдался долгим и по большому счету трудным, с покупками, извилистой дорогой и быстрыми переменами высоты, поэтому она имела право чувствовать себя, как ей заблагорассудится. Дебба покрепче сжала мою кобуру и ответила:

— En la puta gloria.

— Yo tambidn,[12]— сказал я и попросил у Мтуки щепотку снаффа.

Мтука протянул табакерку, которую я передал Деббе. Она тут же вернула ее мне. Снафф был хорош: не такой ядреный, как у Арапа Майны, но достаточно крепкий, чтобы почувствовать жжение под верхней губой. Не теряя гордой осанки, Дебба передала табакерку Вдове. Вдова угостилась как следует и пустила табакерку обратно: Деббе, потом мне, потом Мтуке.

— Не любишь снафф? — спросил я, заранее зная ответ и чувствуя себя идиотом. Вся сцена была первым некрасивым эпизодом за сегодняшний день.

— Я не могу, — ответила она. — Я тебе не жена. Не могу принять снафф.

Добавить было нечего. Дебба положила руку на кобуру, изготовленную в Денвере фирмой «Хайзер», и погладила цветочный орнамент, с изяществом которого не могла сравниться ни одна местная татуировка, — выцветший, вытертый о седло и протравленный потом.

— Ты весь в этом пистолете, — сказала она. — Вот здесь, у меня в руке.

В ответ я сказал грубость. В племени камба отношения между мужчиной и женщиной построены на наглости и высокомерии, что весьма изнурительно — в отсутствие любви. Любовь тоже страшная вещь, не пожелаешь и врагу, и никуда не деться от этого праздника, который всегда с тобой. А такого понятия, как супружеская верность, вообще не существует; по крайней мере в мужском словаре. Исключением являются отношения в первом браке. Для меня это был первый брак, и я ничего не мог предложить, кроме того немногого, что у меня было. Это, впрочем, тоже чего-то стоило, и мы жили, не задумываясь о завтрашнем дне.

Вечер прошел относительно спокойно. В лагере ни Дебба, ни Вдова не захотели принять ванну; очевидно, боялись заведовавшего горячей водой старого Мвинди и зеленой брезентовой ванны на шести ножках. К их отказу отнеслись с пониманием.

От пассажиров мы избавились по пути, высадив их в масайских маньяттах. Проявления бравады никого больше не интересовали: мы находились в темном спокойном месте, усталые, но довольные прошедшим днем. Я предложил Вдове ехать домой, ибо не был уверен, имела ли она право, согласно законам камба, остаться с дочерью. Она была доброй и вежливой женщиной с хорошими манерами, и любые права, которые давал ей закон камба, я намеревался соблюдать неукоснительно.

Стукач объявился и в суматохе опять пропал, утащив бутылку львиного жира. Мы с Деббой видели, как он ее крал. Бутылка была из-под виски «Гранд Макниш», и львиный жир особой ценности не представлял: все в лагере знали, что Нгуи разбавил его жиром антилопы канна, превратив, образно говоря, пятидесятиградусное виски в сорокаградусное.

Мы проснулись и увидели, как Стукач крадет бутылку. Дебба беззаботно рассмеялась:

— Чуй ту!

— No hay remedio, — ответил я.

— En la puta gloria.

Разнообразием наш словарь не отличался, однако болтать мы не любили и в переводчике не нуждались, за исключением случаев, когда речь шла о законе камба. Первой воровство заметила Вдова, которая бдительно стерегла наш сон. Увидев, как Стукач потащил бутыль странной формы, наполненную подозрительно белым львиным жиром, она кашлянула, и этот звук нас разбудил.

Я решил распорядиться насчет ужина и вызвал стюарда Мсемби, хорошего крепкого парнишку. Он был камба, из потомственных охотников, но охотой не интересовался и после войны был разжалован в слуги. В том или ином смысле мы все были слугами; я, например, служил правительству, поскольку работал в охотоведческом хозяйстве, а еще служил мисс Мэри и журналу «Look». Моя служба у мисс Мэри временно приостановилась со смертью ее льва. Служба в журнале «Look» тоже приостановилась — и тоже временно, хотя я надеялся, что постоянно. Мечтать не вредно. Так или иначе, мне и Мсемби служба была не в тягость — да мы, по правде говоря, не особо и утруждались.

Единственный закон, который что-либо значит, — это племенной закон, и согласно ему я был мзи, то есть стариком, все еще сохраняющим статус воина. Быть одновременно и тем, и другим очень непросто, старшие товарищи не дадут соврать. Надо от чего-то отказаться, чтобы не потерять все. Этот урок мне преподали в местечке под названием Шнее-Айфель, где от нападения нам пришлось перейти к обороне. Бывает, что рубеж, занятый безумно дорогой ценой, оставляешь, словно он не стоит ни гроша, — и твоя обороноспособность сразу возрастает. Решиться на это нелегко, за такие дела часто расстреливают, но еще больше заслуживает расстрела неумение приспособиться к ситуации.

Я сообщил Мсемби, что ужинать будем через полтора часа, и попросил накрыть стол на троих, имея в виду себя, Деббу и Вдову. Он воодушевился и с энергией истинного камба ушел делать распоряжения. На деле, к сожалению, вышло иначе. Дебба с ее настроем la puta gloria была готова ко всему. Вдова понимала, что я много на себя беру и Африку не покоришь за день, а тем более за вечер, однако согласна была примириться с неизбежным.