Софья Федоровна – молчаливая, с осунувшимся лицом, еще не пришедшая в себя после смерти дочери, и Сергей Тимирев – как всегда, беспечный, ничего не подозревающий, он веселил публику, рассказывал анекдоты про кайзера. Это было очень модно – рассказывать анекдоты про кайзера.

Про жену свою Тимирев, похоже, забыл – ни разу не повернулся к ней, будто он существовал сам по себе, а она – сама по себе. Потом, поднявшись, наконец-то наклонился к Анне Васильевне:

– Извини, мне надо в штаб. Ты доберешься домой без меня?

Та словно очнулась, вздрогнула, потом взяла себя в руки, улыбнулась мужу:

– Конечно, доберусь. Не тревожься!

Тимирев отбыл. Колчак сразу почувствовал, что ему стало легче дышать. Но, с другой стороны, ему сделалось хуже, он понял, что сейчас любой его жест, любое проявление внимания к Ане Тимиревой сильно ударит по чести Сергея Николаевича. И по его собственной чести тоже.

Но изменить что-либо Колчак уже не мог. И хотя они жили каждый в своей семье – Анна Васильевна в своей, а Колчак в своей, – но в действительности этих семей уже не было.

Война шла. Колчак воевал лихо, с выдумкой. Минная дивизия при нем расцвела. За всю войну у Колчака была только одна неудача – зимой 1915 года он попытался поставить минные заграждения у Любавы и Мемеля, но не смог этого сделать – подорвался один из миноносцев.

Корабль набрал много воды, но не затонул. Его удалось на буксире притащить домой, в Ревель.

Ночью, совершенно невидимый в вязкой черной мгле, за несколько часов Колчак поставил мины у Виндавы,[133] которую немцы превратили в стоянку для своих кораблей. Набивалось их в тамошней бухте, как селедок в бочке, особенно в ночное время – ночью немцы по Балтике ходить боялись.

Утром в Виндавской бухте начали греметь взрывы – вначале подорвался миноносец, за ним задрал вверх нос второй – только железные детали в небо полетели, отдельные части достали даже до облаков и проткнули их, как пули, потом в воздухе оказался новенький крейсер последней модели. Немцы испуганно притихли: неужели русские сумели залезть к ним и сюда, так сказать, за пазуху? Выходило, что так.

Следом подорвался еще один миноносец. Немцы приуныли совсем.

Если на суше война переломилась в их пользу – «немаки» теснили русские полки на всех фронтах, заваливали их снарядами, рты заливали свинцом, чтобы солдаты в серых шинелях не кричали протяжное, ненавистное для немецкого уха «ура», душили газами, то на море они проигрывали.

Особенно успешно они начали действовать после того, как царь Николай Александрович Романов под давлением Гришки Распутина изгнал из главного армейского кресла великого князя Николая Николаевича и сам принялся руководить военными действиями. Великий князь был профессиональным военным, генералом – подчеркиваю – генералом, а царь – полковником. Звание, которое предполагает командование полком, не больше. Но Николай Александрович стал Верховным главнокомандующим.[134]

И начал проигрывать драку за дракой. На фронтах из-за ошибок, допущенных Ставкой, легли тысячи людей.

Хорошо, что у царя хватило ума не лезть в дела флота – тут, в «морской епархии», он совсем ничего не смыслил. Иначе и на море русский флот ждали бы одни неудачи. А пока все здесь шло ни шатко, ни валко. Там, где операции откровенно продували стратеги, вроде царя и главного российского штабиста генерала Алексеева, положение порою выравнивали солдатские штыки: все-таки штык русский всегда был крепче штыка прусского.

А вот на море немцы никак не могли переломить ситуацию – их все время поджидали неприятности. И они призывали небесные силы себе в помощь, требовали, чтобы те примерно наказали русских адмиралов Эссена и Колчака, Бахирева и Максимова.[135]

И хотя Колчак еще не был адмиралом, немцы ему досрочно прилепили на погоны черного орла – слишком уж допекали их колчаковские мины, слишком уж с великим уважением и великой ненавистью относилось к нему германское командование.

Контр-адмиралы носили в ту пору по одному орлу на эполетах, вице-адмиралы – по два, адмиралы полные – по три. Хотя в табели о рангах у моряков званий было едва ли не в половину меньше, чем у сухопутных. А это значило, что и давали их гораздо реже, тому пример и Колчак, который сколько времени проходил в лейтенантах, – но и волокиты было больше.

Впрочем, Колчак еще некоторое время походил и в капитан-лейтенантах – это звание на короткий срок было введено в России, но потом его упразднили, и Колчак снова оказался в лейтенантах.

Финский залив – маленький, «управлять» им легко, а вот Рижский залив – совсем иное дело, он – огромный, спрятаться там проще пареной репы, но Колчак и тут стал своим человеком и отсюда вытеснил «немаков» – кайзеровские корабли в конце концов перестали появляться и в Рижском заливе.

На суше дело становилось все хуже: немцы предприняли ряд толковых маневров и начали теснить правый фланг двенадцатой армии, загибая его в свиное ухо и открывая путь на Ригу, взобрались на несколько важных высот, оседлали их, поспешно укрепили, чтобы упрямцы-русские не вышибли своими контратаками, и оттуда принялись без всяких биноклей разглядывать Ригу.

Германские генералы не просто разглядывали тающие в сером тумане островерхие макушки тамошних колоколен, они уже облизывались, глядя на них, – Рига попала к ним в рот, осталось только надавить на нее зубами… Хорош был кусочек! До взятия Риги оставалось совсем немного, один небольшой натиск, пара часов драки – и все, Рига съедена.

Но одно дело – разглядывать город и облизываться, и совсем другое – съесть ослабшую. Хотя Кеммерн немцы, например, стрескали в один присест, с ходу, без всяких хлопот. А Кеммерн – это ключ от Риги, подступ к ней.

Колчаку в этой ситуации было понятно одно: Ригу отдавать нельзя. Какие планы на этот счет были у командующего двенадцатой армией и его штаба, Колчак не знал, но одно понимал, что потеря Риги могла изменить весь ход войны. Отдавать город нельзя. А Кеммерн нужно было брать обратно. Вот такая простая арифметика, с которой столкнулся Колчак. Помощи ждать было неоткуда, и Колчак решил действовать самостоятельно, маневрируя только теми силами, что у него имелись под рукой – старым линкором «Слава» и несколькими эсминцами, – взаимодействуя, естественно, с армией.

От воды поднимался туман, стелился, будто дым, над поверхностью моря, уползал понизу в сторону, растворялся в серой, схожей со студнем, пелене. Пепельно-желтый берег то возникал из клочьев тумана, словно прорывая его насквозь, то пропадал. Колчак перебрался в боевую рубку «Славы», прошелся биноклем по берегу, нащупал среди песчаных дюн несколько немецких орудий с хищно вытянутыми стволами – крупповские пушки были готовы плеваться снарядами и