* * *

Да, дорогой читатель, нужно же вспомнить и о Николае Павловиче. Он избежал судьбы русского Монтесумы. Потому что московские цари не тонут! По крайней мере, в таком мелком внутреннем море, как Черное. «Императрица Мария» причалила к одесскому берегу рано утром в понедельник, 8 октября, изрядно потрепанная штормами, но живая. Император, обычно пышущий здоровьем, выглядел ужасно, был ежели и не зеленого цвета, то желто-серого оттенка. (Многие знали, как тяжело он переносит сильную морскую качку.)

Но к чести его будь сказано, царь сразу же велел закладывать карету, а также — отправлять курьеров, дабы готовили ему свежих коней на смену по всему пути следования в Петербург. Лишь слегка отдохнув, он отправился в дорогу. Ибо поставил себе сложную задачу — успеть на день рождения матушки. А оно было уже совсем скоро — 14 октября. Шесть дней скачки! После шести дней шторма и качки. Столь дальняя дорогая. Но сыновняя любовь — большая сила. Так же, как и любое нужное количество лошадей.

Это ж вам не Балканы…

Что до Воронцова, то он имел возможность отоспаться в обстоятельствах более спокойных. И лишь после этого вызвал Горлиса на ковер. А надо понимать, что человек, который вернулся с войны, и пусть, будучи военачальником, самолично на штурм крепостных стен и пробитых брешей не лазил, всё же тоже рисковал жизнью и здоровьем… Так вот этот человек какое-то время имеет представление, будто в мирной жизни всё делается просто и быстро.

Поэтому Михаил Семенович был недоволен работой Натана, причем еще до его отчета и по всем пунктам. Прежде всего отругал за доклад про царя Владислава III Варненчика. Это, признаться, Горлису обидней всего было. Он-то, признаться, проделанной срочной работой, объемной, полной, интересной, втайне гордился. Тем более что многое из информации, сообщенной Брамжогло, знакомого с османскими книгами, для европейских историков было вообще тайной за семью печатями… Но, оказывается, его сиятельство говоря «доклад», имел в виду военный смысл этого слова — то есть короткую, четкую, «безвариантную» справку. Натан же понял сие слово в ином смысле — как научный доклад. И именно такой труд представил, привлекши для него квалифицированную помощь.

Странным показалось Воронцову и столь долгое время, затраченное на чтение писем Разумовского его отцу. Но тут Горлис кратко рассказал о заседании «синклита» во главе с Достаничем, а также о разговоре с тем наедине, в котором говорилось о неразоблаченной работе османской разведки в Одессе.

Тогда Михаил Семенович вынужден был признать серьезность проблемы. По его кратким репликам Натан понял, что в штабе, базировавшемся у Варны, тоже были неприятно озадачены тем, что османы имели представление о некоторых секретных планах русских частей, их прибытиях и передвижениях. Когда же Горлис показал примеры расшифровки значительной части писем из Вены, Воронцов искренне заинтересовался проведенной работой и начал оттаивать.

— Да, Натаниэль, эта работа — действительно изрядная. Продолжайте ее в первую голову.

— Благодарю, Михаил Семенович, за оценку. Я подошел к самым интересным годам — 1805 и 1806-му. Но до континентальной блокады Британии.

— Что ж, удачи!.. И вот еще. Давайте без лишних звеньев в цепи.

— В каком смысле, ваше сиятельство?

— Когда найдете нечто важное, меня не ищите и мне не докладывайте. Сразу же отправляйтесь к полковнику Достаничу. И далее действуйте согласно его распоряжениям.

Горлис подумал, что это весьма разумно. Только не мог определить, чего в нем больше: знаменитой воронцовской деловитости, помогающей решать многие дела быстрее других, или же еще и нежелания брать на себя ответственность за чужие дела. Тоже, впрочем, понятное.

* * *

И вот настал тот долгожданный день, ради которого Натан столько работал. 10 октября он читал письмо Разумовского от 1805 года, в котором тот рассуждал о «недавно отрытой мануфактуре восточных тканей со специальным патентом». Горлис из прошлых писем уже мог понять, о чем, точнее, о ком здесь говорится. О нескольких турках, работавших при османском посольстве («мануфактура восточных тканей»), но занимавшихся исключительно сбором важных данных, то есть разведкой («специальный патент»). И вот какое метафорически странное описание давал Разумовский одному из них: «Оный знатный праздник — молодой, лет 25, как появился. Дитя его — со звездой, упавшей слева на висок. Глядите, дорогой Семен Романович, может, он скоро и у вас в Лондоне отмечаться будет».

Фраза, на первый взгляд кажущаяся бредовой, на самом деле была информативной и четкой. Разумовский сообщал коллеге, что в Вене под прикрытием османского посольства работает толковый («знатный») разведчик. В австрийской столице его зовут Байрам («праздник») — оглу («дитя»). Ему примерно 25 лет. Его способности и знание языков позволяют предположить, что далее он может переехать в посольство какой-нибудь другой столицы, в том числе и в Лондон. Ах да, последнее — и очень важное. Особая примета — родимое пятно на левом виске в форме звезды.

Поначалу Натан хотел бежать с этим письмом к Воронцову. Но вспомнил, что тот велел ему сего не делать. Потом захотелось поехать к Степану с Надеждой, попить с ними чаю по-домашнему. И порассуждать в Кочубеевом кабинете, обсасывая разные детали письма. Но тайна, открывшаяся Горлису, предстала перед ним так сразу, так ясно, что не нужно было никуда ехать.

Турецкий разведчик или, если угодно, шпион — Брамжогло Никос Никандрович, он же Никандрос Никандросович. Брам-жогло — это несколько видоизмененное Байрам-оглу. На приеме у Воронцова он почему-то предстал в непривычном виде, остриженным короче обычного. И тогда у него открылся нижний край родинки на виске. Натан посчитал ее похожей на кляксу. Но клякса ли, звезда ли — суть образы сходные; можно сказать — идентичные. К тому Брамжогло как раз выглядел на 25+23 = 48 лет.

Понятно, почему Брамжогло носил длинные волосы. Человеку его профессии приметы, вроде родимого пятна, вредны. Но вот зачем он постригся к приему? Зачем? Вопрос… Горлис вспомнил, что он сам сперва не узнал коллегу Никоса Никандровича в таком виде, стриженым, в модном цилиндре. Возможно, именно это было задачей преображения. Но из-за чего, из-за кого? Так, а что еще случилось на том приеме? Был отравлен полковник Гладкий…

Так вот он и есть виновник преображения Никоса Никандровича! Видимо, Байрам-оглу где-то на Балканах виделся с Гладким — в административных центрах. Или, может, во время военных действий в Греции или Сербии. Знакомство было не очень близким. Но всё же турок опасался, что Осип его узнает. Однако и не приходить на торжество тоже остерегался, дабы не вызывать подозрений. Потому закамуфлировался. Но, вероятно, Гладкий на том вечере бросил на Брамжогло излишне пристальный взгляд, может быть, на самом деле совершенно случайный, ничего не значащий. А тот решил, что будет надежней отравить неверного двухбунчужного казацкого пашу. Заодно в Стамбуле похвалят за казнь предателя. Но Осип, взяв отравленный бокал с вином, пошел выяснять отношения с Кочубеем. И это, в сумме с быстрыми решительными действиями Степана, его спасло. А заодно стало причиной подозрений в адрес Кочубея.