Что еще, что еще? Думай, Натан, думай! Да, еще вспомнилось, как испуган был Люсьен, когда Горлис задавал ему вопросы о загадочных узлах. Похоже, Люсьен этого не просто так испугался, но потому что неподалеку сидел, ожидая своей очереди, Брамжогло. Значит, он был с ним связан… Так, так, так… Байрам-оглу работал в Вене. И там, вероятно, общался с куафёром Леонардом. И тогда же узнал о его сыне Люсьене. Работал ли Леонард на османов, живя в Одессе, непонятно. Но предположительно Отье оставил сына знакомым на перевоспитание в Лемберге в 1814 году. А может, и присоветовал отдать мальчика в ученики к парикмахерам. Семейные склонности у того развились в лучшем виде. После чего Люсьен Асколь мог уже зарабатывать на жизнь самостоятельно. Не только в Лемберге, не только в Вене — по всей Европе. Кто знает, может, Люсьен и до Парижа добрался, но, обидевшись на отца, не стал искать его, не хотел с ним общаться.

И где-то в Европе на свою беду Люсьен пересекся с Байрам-оглу. Османские посольства работали в Вене, Берлине, Париже, Лондоне аж до начала Греческой революции, то есть до 1821 года. Люсьену было уже 19 — взрослый мужчина. Да, а кто, кстати, сказал, что турок обязательно действовал под посольским прикрытием? Он мог зваться любым другим именем, хоть Николя Брамжон, хоть Микаэль Брамшолль и работать где угодно. Люсьен Асколь подпал под его влияние, стал зависим от него. Турок помог ему выправить новые документы со звучной аристократической фамилией Люсьен де Шардоне. И далее использовал талантливого обаятельного юношу для своей работы. Модная парикмахерская — прекрасное прикрытие и всегда самые свежие новости, в том числе от жен видных чиновников, сановников, военных.

И вот еще. Поэт Пушкин уехал из Одессы посреди 1824 года. Через год исчез египтянин Морали, которого Достанич подозревал в работе на османов. А в 1826-м в Одессе появились, как бы по отдельности, Люсьен де Шардоне со своим салоном в центре города и яркий ученый человек Брамжогло, почти сразу приглашенный Орлаем на работу в Ришельевский лицей, который тоже в самом центре городской жизни. Причем приглашен в Лицей этот турок был заслуженно, ведь он поистине блестяще знает Новый Завет на койне[75], Септуагинту[76], вообще — древнегреческий. А уж как он рассказывает о сих предметах!..

Тут Натан вдруг подумал, что Байрам-оглу, он же Брамжогло, может быть, по происхождению никакой не турок, а грек. Вот ведь и Омер-паша на самом деле, как все знают, фанариот Вриони, только принявший иную веру и с тех пор верный не малой своей родине, а большому государству, империи. Подлинное имя этого Байрам-оглу — Брамжогло, вполне может быть — Гиосаргия или Гиосаргиос[77].

Постыдный, наверное, выбор… Но ренегату ли Горлису-Горли судить его и о нем? Можно подшучивать над догматизмом сестры Ривки, такой святой и правильной в своем Литовском Иерусалиме[78]. Но нельзя не признать ее правоту в том, что Натан — отступник. И большим ли утешением является то, сколь трудно искать свое место в жизни, выбирая его в треугольнике Человек — Народ — Держава, особенно когда ты есть, и народ твой есть, а державы своей нету. Оттого столь многих таких примеров, куда ни глянь вокруг: Зайончеки, Стурдзы, Багратионы, Паскевичи-Эриванские. Вечные мысли, от которых ни уйти, ни убежать. И в Фину надолго не спрячешься…

Натан оставил все бумаги, как есть, взяв с собою только решающее письмо, отдал ключ от архивной комнаты ключнику-дворецкому. И нанял извозчика, чтобы вез, да побыстрее, в канцелярию к Достаничу.

Впрочем, нет — уже едучи по Дерибасовской, Натан сказал свернуть на Гаваньскую улицу, дабы заскочить к себе домой. Тут надел потайные ножны, позволяющие спрятать под одеждой подарок Дитриха — нож, по имени Дици. Ну и, конечно же, взял тросточку Жако, которая выглядела достаточно изящно и невинно, но при том была кованной из металла, то есть достаточно тяжелой, боевой. (Горлис перестал пользоваться ею из-за того, что она навевала на Фину неприятные воспоминания о русском поэте Пушкине, каковой для самозащиты ходил по Одессе с похожей тростью-оружием.) Когда Натан вернулся в карету, извозчик принял всё как должное — ну да, барин франтит, никак не может идти на важную встречу без тросточки.

* * *

Полковник Достанич, слушая доклад Горлиса, поначалу был настроен скептично. Но, получив в руки письмо из архива генерал-губернатора графа Воронцова и внимая дальнейшим пояснениям Горлиса, разворачивавшимся, словно моток шерстяных ниток, с коим играет котенок, он постепенно менял свое мнение. Сначала лицо из насмешливого стало заинтересованным, потом из заинтересованного — озабоченным и в конце концов просто решительным. Куда направлять эту решительность, было понятно, оставалось только понять — каким именно образом.

Заманчиво было далее не привлекать к сотрудничеству «синклит безопасности», а действовать самому. Для этого — взять взвод солдат, попросив выделить потолковее, и отправиться в Лицей для задержания. Но вот беда — занятия закончились, и был риск не застать Брамжогло в его лицейском дортуаре. И ежели так, что дальше делать — бегать по городу с криком: «Помогите поймать турецкого шпиона!»? Если подключить к делу Лабазнова и Дрымова, все риски нивелировались, поскольку тогда ответственность распределялась на многих, это в случае частичного неуспеха. А при удачном проведении операции — главным всё равно оказывался Достанич, как старший по званию, как военный чиновник, офицер, в чьи прямые обязанности входит поимка шпионов. Так что, как обычно, очень недолго подумав, Достанич вызвал помощника и велел тому срочно ехать в большой съезжий дом и передать письменный наказ частному приставу и жандармскому капитану срочно явиться в военный департамент канцелярии на Херсонской улице.

В ожидании прибытия еще двух ответственных лиц время стало каким-то удивительно вязким. Такими же были и мысли у Горлиса. Признаться, его сейчас более всего занимал не Брамжогло с его возможной агентурной сетью, а студент Ранцов и другие соученики того выпуска. Натан всё пытался придумать, как же выкрутить дело, чтобы после крупного успеха в Одессе — раскрытия шпионской сети, настоящей, русские жандармы прекратили выдуманное дело студенческой «Сети Величия». Несчастный Викентий под арестом уже несколько месяцев. По словам Любови Виссарионовны, уже с сентября любой контакт с ним запрещен, не дозволяется передавать ни продукты, ни книги, ни иные предметы. Что с ним там, совершенно неизвестно. Хочется верить, что его, по крайней мере, не пытают. Думается, русские жандармы так низко еще не пали, тем более что Ранцов — дворянин… И вот такие мысли, в общем-то довольно безнадежные, складывались в замкнутый круг, разомкнуть который Натану не удавалось. Причем давно.