с тобой», вы слали их друг другу просто так, не понимая, что означают эти слова; и у тебя была отдельная палата с телевизором и ванной, я вытащил из-за спины воздушный шарик с Багз Банни, который держал в руках, сердце с надписью «Поправляйся скорее», это будет один из синглов с твоего дебютного альбома, который рассказывает о полете с кормовой цистерны за коровником, но по большей части о моем визите в тот вечер, и в нем были строки, которые я потом часто буду обдумывать, к которым я всегда буду возвращаться и от которых буду чувствовать себя монстром, да, дорогие магистраты, я чувствовал себя монстром, когда слушал этот текст: «I was brave enough to fly, but was reluctant to leave you. And Bugs Bunny said: get out of here as fast as you can, but my wings didn’t work, they didn’t work. I crashed, and if you crash, don’t think that’s the end, a crash is never the end, you only land with a smack when you no longer want to fly[59]». Я все слушал эти строки, но там, в больнице, ты светло улыбнулась мне, когда я привязал воздушный шарик к бортику кровати у стола с тарелкой протертой больничной еды, в которой я различил морковь и картофель, и к которой ты, судя по ее виду, ни разу не прикоснулась, и, не сказав ни слова, я сел на стул рядом с тобой, взял ложку, зачерпнул и стал двигать ее к тебе, как грузовое судно, ты посмотрела на еду с отвращением, но когда я поднес ее к твоим губам, ты открыла рот, и я поместил в тебя грузовое судно и повторял это до тех пор, пока тарелка не опустела, и я увидел, что тебе нравится, когда тебя кормят, как маленького ребенка, а мне нравилось, когда ты была уязвимой, точно так же, как в тот раз, когда у тебя была температура, а я читал тебе книгу Герарда Реве, и ты навалилась на меня, словно тряпичная кукла; я попросил тебя подвинуться после того, как задернул шторы вокруг кровати, залез к тебе и спросил, могут ли сестры зайти просто так, а ты сказала, что они не начнут второй обход до восьми часов, чтобы ты могла посмотреть повтор «Спасенных звонком», ты полностью погрузилась в этот мир и в основном была под впечатлением от пятнадцатилетнего Зака Морриса, которого играл Марк-Пол Госселаар, американо-нидерландский актер, и ты вздыхала, что он такой красивый, такой красивый, ты говорила, что Жюль и Элиа были под большим впечатлением от А. С. Слейтера, которого играл Марио Лопес, потому что они думали, что он намного круче, мускулистее и мужественнее, они считали, что Зак все еще мальчик, и поскольку им казалось, что все мальчики вашего возраста еще слишком маленькие, слишком дети, им нравился более зрелый мужчина, потому что они считали самих себя взрослыми и достаточно зрелыми; они победоносно двигались по школьному двору и по жизни, но ты влюбилась в Зака, ты думала, что он такой красивый, что хотела им стать, ты могла бы им стать, и ты сказала, что у него точно должен быть прекрасный маленький рог, и у меня создалось впечатление, что ты мечтала о нем, что ты предпочла бы быть с ним, и я не был уверен, что именно: ревность или страх, что твой интерес переключится с меня на милых мальчиков твоего возраста – заставило меня положить руку тебе на живот; я почувствовал, как ты съеживаешься от боли из-за ушиба ребер, но проигнорировал эту реакцию и проскользнул под подол твоего больничного халата, подцепив большим пальцем край трусиков, чтобы немного стянуть их вниз и проникнуть в тебя пальцами, на которых осталось налипшее больничное пюре, и ты тихо пробормотала, что тебе нельзя, и ты попыталась сжать ноги вместе, но я не послушал и грубо раздвинул их, а ты была слишком хрупкой и тебе было слишком больно, чтобы сопротивляться, и я сказал, что Зак может быть красив, но он никогда не поймет тебя так, как понимал я, он никогда не полюбит тебя так сильно, как я; и только когда я почувствовал, как что-то теплое и липкое бежит по моей руке, я понял, что это, почему ты сжимала ноги, я поднял простыню и увидел, что ты вся в крови, что ты и правда сломана, и когда я посмотрел на тебя, ты спрятала лицо за здоровой рукой, твои плечи тряслись, слезы капали на гипс, и я впервые увидел, что тебе стыдно, что ты очень стыдишься себя, своего тела, нас, того, что мы делали, и только тогда я заметил гигиеническую прокладку у тебя в трусиках; Господи, да я понятия не имел, как ты боролась с изменениями девичьего тела, что ты не понимала, почему течет кровь, и не у кого было спросить, что однажды в школе ты протекла, и те, кто над тобой издевался, спрашивали любого, кто хотел их слушать, не хотят ли они увидеть кровавую луну, а затем указывали на твою промежность; ты повязала вокруг талии пальто, а затем отпросилась по болезни у директрисы, дома ты выстирала джинсы, весело сказала отцу, что урок отменился, и ушла в свою комнату, где опустошенно легла на кровать, и каждый раз, когда ты закрывала глаза, ты видела перед собой кровавую луну, а я хотел сказать тебе, чтобы ты не стыдилась этого, что это всего лишь красная жидкость, хотя я не мог понять, что это была кровь позора, что для многих девушек это больше чем рана, это война, которую ты вела сама с собой, и тебя ранило каждый месяц; я не понимал тебя, я сказал, что Роальд Даль, вероятно, не плакал, когда разбился, ах, я был так груб, уважаемые магистраты, я был так резок, боясь, что потеряю тебя, что ты медленно выскользнешь из моих рук, я попытался задобрить тебя перспективой поездки в музей Фаллоса, словами, что у них там, наверное, был и пенис лебедя, но ты все плакала, и я так и не понял, что мной овладело: возможно, я хотел стать твоей навязчивой идеей, хотя это было по-детски и наивно – я сказал, что покажу тебе, что еще можно делать рогом, кроме как писать стоя; ты все рыдала, когда я поставил колени по обе стороны от твоего маленького тела, не касаясь твоего живота, когда я расстегнул ширинку, достал рог-убийцу и словно