Голос ласкает, обволакивает. Хочется верить, но нельзя.

Смерть недаром раскрывала мне свои объятия, она предлагала остаться, а я ушла и украла у неё. Никому нельзя красть у смерти.

Корень обрывается.

Мне вслед несутся проклятья.

Бездна раскрывает пасть.

Горгульи хлопают крыльями. Хохочут. Победили.

А у меня – крыльев нет.

Любимый ушёл и унёс их с собой.

Лечу бескрыло, камнем, тушей…

Тьма смыкается над головой.

Ад пожирает меня.

Гудок шестнадцатый

…вот дерьмо!

Вся скручена и вишу. Во рту вонючая ветошь.

Ну, Серый! Точно ушлёпок! И надо же было поверить и пойти да ещё и рот так раззявить, что проворонить, как обдурил!

Но ведь там – Харон! Тот поезд! Мне про него всё в уши турчали – и дед тот, Карпыч, что нашёл, и баба Кора потом. И даже Гиль знал!

Дёргаюсь.

Руки отомрут скоро. Горло дерёт от вони: это – та тряпка во рту.

Серый, мразь, отпусти!

Хоть для него и мычу, но, видать, распознаёт, что ругань. Я щаз только врубаюсь, где вешу на каком-то дереве, прям над тем самым обрывом.

Ну, под которым Харон. Вернее, над площадкой у обрыва.

Серый лыбится и ваще, как важный гусь сам. Видать отыгрывается за тот раз, когда обломала.

А не для тебя, ушлёпок, моя ягодка зрела!

Пырхаюсь. Так бы и харкнула этой хренью ему прямо в рожу, ишь, лыбится.

Говорит:

– Развяжу, если будешь умницей, не станешь орать и дурить. Разговор есть серьёзный.

Эх, если мои зеньки жгли, как у того Тодора, на месте этого переговорщика сейчас бы дымилась кучка пепла!

Но киваю.

Развязывает, вытаскивает кляп, плюхаюсь, тру зад, шарахаю ублюдка по ноге.

Сигает на другой, эту поджал.

– Эй, договаривались не дурить!

– Ой ли! – встаю, трясусь, как Тотошка, если мокрый. – А вязать разве был уговор? И фигню дурманящую в нос пихать?

– Ну прости.

Писец простой какой. Ну лан, размялась, подобрела.

– Говори, что хотел.

– Уехать отсюда хочу на поезде. Харон, который.

– Тебе надо, – соглашаюсь, вспоминаю Фила, деда и Белого. – Там чел один, он, кароч, придумал, как миры призывать и из них всякое вытаскивать. Меня вот вытащил к вам. Хотел из меня розу достать. Говорил, можно всякого нахватать из Призванных миров. А ещё там были спящие, которые совсем не спящие, а папы – Маши, ну той, она – вроде как я, и Иркин ещё. Она улетела.

– Куда?

Он зеньками только лупает, соображает и переваривает на ходу.

– Хэзэ, они и сами не въехали. Но искали, волновались. А ещё, чуть не забыла, тот Белый говорил, что теми всеми штуками из миров он станет круче нашего Охранителя. Вот. Кароч, армагедец у вас там не лучше нашего. Валить тебе надо отсюда.

– Хорошо, что понимаешь.

– Да, там остались хорошие ребята. И Дружок. Я ему обещала.

– Так поможешь мне сесть на этот поезд?

– Угу, только ты это, мне тоже.

– А чего удумала?

– Тебе в своём мире жить, мне – здесь, в Залесье. И как бы хреново не было, жить охота. Мы ушли от Дома-до-неба, а мне туда надо, к Розе. Без Тодора – не дойти. А он без тебя не пойдет.

– Вот скажи, – Серый зырит пристально и печально так, как Тотошка, когда просит, – на фига я ему?

Плечами жму.

– Ты – добыча. А в Залесье у нас раз добычу зубом уцепил – тяни в норку. Там разберёшь: зачем?

– Играется, – вздыхает.

– Ты ведь тоже?

Тут ему не нравится. Фырчит, дуется весь.

– А ты зрячая.

– А то…

И уже залолить хочу, пальцем тыча, как тут – ветер будто:

– Слепая.

Сигаю в сторону и вверх, шкура на загривке – дыборем!

Приведение!

Весь такой прекрасный и золотится – Пак. Лыбится, как там, тогда. За этой лыбой мы, как на верёвке шли. Да что там мы – землетвари!

– Не рада, – а сам шелестит: не разберешь – радостью или стебётся? У него всегда так было.

А у меня зеньки щиплет, в горле – игольники, и, чую, ща разнюнюсь и навешаю ему, хоть и мёртвый.

Потому что радая, аж дрожь берёт!

– Пак! Блииин! И не обнять!

И сдуру вспоминаю наш первый поцелуй, херовеет ещё сильнее. За Серого хватаюсь.

– Ну извини, – виновато разводит руками. – Это ты у нас – вечноживущая Матерь, а мы, увы, померли. Кто раньше, кто позже. Вер, правда, ещё ждёт.

– Чего ждёт? – влазит Серый.

Он совсем не прифигевший, будто каждый день таких вот, светящих видит. Наверно, свыкся у нас.

– Её, – говорит Пак и в меня тычит, – и сильфиду.

– Какую ещё сильфиду? Ты не говорила.

Серый злится, таращится – луполки вот-вот вылезут.

– Ну блин, хотела сказать, он… в общем.. – злюсь тоже, не люблю рассказывать, – её, кароч, нужно найти, чтобы спасти мир. А без неё не выйдет. Так и Охранитель говорил. И мама. Мама тоже сильфидой была. Она зерно Ульте отдала, чтобы та родила ещё сильфиду.

Вот теперь он припудренный становится.

– Кароч, я и хотела сказать: нужно к Дому-до-неба и сильфиду найти. А потом поедешь.

Пак ухмыляется, зырит на нас, знаючи, играет тоже.

– Можно совместить, – и рукой поводит, – я ж всегда за транспорт был. Оно всяко быстрее и сподручнее. А этого, – кивает на Серого, – просто на нужной остановке высадим.

– А билеты как же? – Серёга вон куда за билетом прискакал, и Карпыч говорил, что без билета на «Харон» – ни-ни!

– Билеты у Вера. Он ждёт, ты бы поспешила. Ему за стольник уже. Сколько ещё выдержит?

– А где он ждёт?

– В Подземельях Шильды, конечно.

Ненавижу их. Опять в ту дыру лезть!

– И ангела вам придётся с собой взять. Его здесь оставлять нельзя – насолил много. Они его без вас казнят.

– Да-да, – влезает Серый, головой бултыхает, как болванчик, – и меня мучил! На нос монстра вешал! В клетке!

– Монстра? – переспрашивает Пак, не врубился, бедняга.

– Это он землетварей так, – говорю.

Пак прыскает.

– А этот ангел мне нравится. Я сам вот не догадался.