— Я… я хорошая девочка! — сказала она, закричала, стала содрогаться. Кончала.

— О-о-о… Хорошая, хорошая. — Я чувствовал, что вот-вот кончу. Остановился, чтобы немного оттянуть завершение.

— Давай же, ещё немного! — попросила она.

Я сильно вошел ещё несколько раз.

Потом рухнул рядом с ней.

Поцеловал её в плечо и закрыл глаза.

Она гладила меня по голове.

Мы лежали. Я боялся заснуть и время от времени открывал глаза.

Смотрел.

Она улыбнулась и сказала: — Хорошо мы потрахались, а?

— Ага.

— Костюм мой нравится?

— Ага, — сказал я и перевел взгляд.

— Это ты сейчас стыдишься? — улыбнулась она.

— Ага.

— Ой, какой же ты дурачок, — сказала она и поцеловала меня в нос.

Я подложил себе под голову подушку.

— Если засну, не давай мне спать больше часа, — сказал я. — И музыку оставь так, громко, — сказал я. — Так отлично.

Мне хотелось продлить часы «кул» жизни.

— Я сейчас в театр. Заведу тебе будильник, — сказала Саня.

— О’кей.

— Ты должен обязательно прочитать всю критику, всё есть в Интернете, — сказала она.

— Обязательно. А ты знаешь, что меня выдали с этим делом в Ираке?

— Да ты что?!. Что случилось?

— Потом расскажу… Очень спать хочется.

Вечером… Это была передача «Актуально». Talk show. Политическое talk show, социальное и общечеловеческое talk show, с публикой в студии, его вела худая женщина с резким голосом, которая каждого гостя могла этим своим голосом прервать, как будто его занесло в сторону, и поэтому отклоняться от темы в её шоу было невозможно, а тема сегодня была, что другое могло бы быть, кроме как: хорватский журналист пропал в Ираке, то есть финальный бой между мной и Милкой, на телевизионном страшном поле, всё как в народной песне.

Я, как известно, на этот бой выходить не хотел, но у меня сто раз звонил телефон, мне говорили, что я должен там присутствовать, меня понукали, мне даже угрожали, а под конец позвонил сам хозяин, наш владелец, который по своей природе, возможно, даже опаснее Милки, и я пробовал сказать ему, что лучше будет, если придет кто-нибудь другой, но нет, он настаивал страшным тоном, он действительно настаивал, а ещё он мне сказал, что уволит меня, если я не пойду, а я тут подумал, ей-богу, что если пойду, то всё равно меня уволят, потому что Милка меня разобьет в пух и прах, а объяснить ему всё это трудно, он не поймет, почему вдруг я прячусь от какой-то неотёсанной крестьянки, именно так он Милку и назвал, неотёсанной крестьянкой, ведь он её никогда своими глазами не видел, и он мне сказал, что я должен представить своё видение и забросать её контраргументами, потому что она не может обвинять бездоказательно, чьей бы матерью она ни была, в противном же случае, ввиду того что из-за меня он сейчас несет большие убытки, он меня не просто уволит, он ещё и постарается испортить мне жизнь во всех отношениях, причем не только краткосрочно, но и долгосрочно, у него есть такие возможности, и не надо с ним играть, потому что он из-за меня и так на грани нервного срыва, и кончилось это тем, что вот он я, несчастный, участвую в программе «Актуально», вот-вот начнется, сижу в студии со слегка припудренным носом, в черном пиджаке, который у меня для премьер и похорон, и этот мой пиджак у меня в родных краях все знают. А рядом со мной редактор, Перо Главный, в костюме от Версаче и в очках без диоптрий, он, если надо, поддержит мне штангу и защитит фирму, он является второй линией обороны на случай, если мою линию пробьют или если я, деморализованный, сам сбегу с позиций. Тут ещё и геповское зверьё, тот парень, который подписал статью, его зовут Груица, и ещё двое нейтральных, посмотрим, на чьей стороне они будут: один из них председатель нашего Союза журналистов, а второй какой-то социолог, бородач, который написал какую-то книгу о…

А ещё здесь, вот он, немного опоздал, и представитель государства, из Министерства иностранных дел, какой-то поверенный в делах, потому что, как сказал мне Главный, если Борис действительно пропал, разыскивать его должны они, официально, как государство, и это больше не моё дело.

За долгое время это стало для меня первой хорошей новостью, ну, то, что это больше не моё дело, и именно это было нашей позицией, когда мы там сели, потому что мы предварительно эту позицию обсудили с адвокатом, работающим на нашу фирму, и с женщиной, которая занимается нашим пиаром, — мы, с точки зрения права, чисты как слеза, так сказал нам адвокат, потому что мы никого в Ирак насильно не посылали и не мобилизовали, он подписал договор так же, как и любой другой сотрудник, а нашей ошибкой, но только если на нас сильно нажмут, может быть то, что мы вовремя не забеспокоились, говоря другими словами, наша ошибка может стать моей, если они нажмут… Но тут у меня есть контраргумент — он ведь может ещё объявиться, дедлайн ещё не истек и всё это лишь предположения, хотя мы обеспокоены тем, что не можем установить с ним связь… По оценке нашей пиарщицы, позиция у нас довольно сильная, но мы должны избежать полемики с Милкой, потому что она мать, и это было бы воспринято негативно, как говорится, было бы неуместно, что и я подтверждаю, и я сказал Главному: вот видишь, что девушка говорит, не нужно с Милкой полемизировать, я с самого начала это говорил, и тут мы все согласились, что нужно просто уклоняться от Милкиных ударов, и, как продолжила молодая пиарщица, к матери следует проявить сочувствие, недоразумение загладить, пообещать ей горы и долины, предложить помощь и защиту, правовую, семейству нашего работника, чтобы перетянуть её на свою сторону, а геповцу нанести стремительный удар, обвинив, что просто он хочет нас уничтожить, и дальше всё в таком же тоне, и повернуть разговор максимально в сторону другой темы — рассказать, что нам чинили враги наши доселе лишь потому, что мы объективное издание, таким образом,