Это случилось совершенно неожиданно. Очевидно, я вытеснил или просто забыл, но сейчас вдруг вспомнил, чтó Аарон Херцл сказал дальше. Сперва я почувствовал, как на глаза навернулись слезы, а затем — я ничего не мог поделать — у меня задрожали губы.

«У маленького ребенка все маленькое. Все. Это тоже биология. Маленькие девочки не могут забеременеть. В таком плане они противоположно идентичны женщинам за сорок. Держись подальше, говорит биология. Биологически сексуальные сношения с неполовозрелой девочкой бессмысленны. Отверстие и тут слишком мало. Вдобавок девственная плева. Одна из прекраснейших находок, дарованных нам биологией. Впору поверить в существование Бога. — По аудитории пробежал смешок, большинство посмеивалось, незначительное меньшинство нет. — Прошу вас еще раз представить себе большой раздутый член. Мужской половой орган в состоянии эрекции. Когда такой член пытается проникнуть в слишком маленькое отверстие еще не взрослой девочки, он в первую очередь причиняет боль. Не надо, говорит боль. Не надо, вероятно, говорит и сама девочка. В нашем обществе законы таковы, что мужчин, пытающихся вступать в половые сношения с девочками или мальчиками, заключают в тюрьму. В этой сфере наш моральный кодекс настолько силен, что педофилы даже в тюрьме рискуют жизнью. Воры и убийцы чувствуют себя лучшими, нежели насильники детей. И справедливо. Они реагируют стихийно. Собственно говоря, так, как следовало бы реагировать всем нам. И мы именно так и реагировали когда-то, в давние времена, когда биология еще была сильнее Уголовного кодекса. Ликвидировать! Покончить со свинством! Казнить извращенцев!»

В аудитории повисла мертвая тишина. В буквальном смысле было слышно, как муха пролетит. Все затаили дыхание, и продолжалось это дольше, чем полезно для здоровья.

«Я не стану предлагать способы решения этой нравственной дилеммы, — сказал Херцл. — Просто хочу, чтобы вы сами хорошенько подумали, прежде чем безоговорочно примете моральные принципы своего времени как единственно правильные. Поэтому в заключение я приведу простой пример, а вы за неделю его обдумаете».

Между тем я стоял возле кушетки уже слишком долго. Прошло больше времени, чем то, какое комик по логике вещей мог счесть нормальным. Я вымыл руки. Надел резиновые перчатки. Пора браться за дело. Обследовать. Через анус пальпировать простату. Но я не мог сейчас оборвать ход своих мыслей, надо додумать их. До конца. Я глубоко вздохнул. Чтобы выиграть время, положил руку на волосатую ягодицу и снова вздохнул.

«Мы считаем ненормальным взрослого, который пытается вступить в сексуальные сношения с ребенком, — сказал профессор Херцл. — Считаем, что он с отклонением. Пациент, нуждающийся в лечении. Тут-то и возникает дилемма, вопрос на обдумывание. Ведь какое же лечение здесь требуется? Прежде чем остановиться на деталях, я хочу, чтобы вы сначала задали себе следующий вопрос: по статистике, из присутствующих здесь девяносто один процент чувствует влечение к противоположному полу, а девять процентов — к своему собственному. Меньше одного процента испытывают сексуальное влечение к детям, стало быть, к счастью, я могу исходить из того, что сегодня тут таких нет».

На скамейках засмеялись несколько принужденным смехом, стремившимся звучать с облегчением.

«Давайте теперь все перевернем. Чтобы как следует понять пример, давайте попробуем представить себе, что наше собственное, здоровое предпочтение находится под запретом. Что нас арестуют, если застукают за сексуальными сношениями со взрослым человеком противоположного пола. И на несколько лет упекут в тюрьму или в лечебницу. А во время заключения мы будем вести беседы с психологом или психиатром. И должны постараться убедить психолога или психиатра, что очень хотим содействовать своему выздоровлению. В конечном счете мы должны уверить его, что выздоровели. Чтобы психолог написал отчет, где черным по белому будет стоять, что мы более не опасны для общества. Что как мужчины отучились чувствовать влечение к женщинам, а как женщины — к мужчинам. Но сами-то мы знаем. Знаем, что это совершенно невозможно. И что мы не „выздоровели“. Мы лишь хотим поскорее выйти на свободу и снова иметь возможность вступать в связь с мужчинами или с женщинами».

Я на сантиметр-другой передвинул руку на ягодице комика. Будто собираясь что-то сделать. Дальше я целый кусок лекции в точности не помнил, но речь, без сомнения, шла о «выздоровлении» педофилов. Вспомнилась мне только кастрюлька с мидиями в самом конце.

«Возьмем кастрюльку с мидиями, — сказал Херцл. — На столе перед вами кастрюлька с аппетитными мидиями. Здоровыми мидиями. Вкусными мидиями. К счастью, мы усвоили, что те мидии, которые не открываются, есть нельзя. Ими можно отравиться. Вот и держите в голове такие мидии, обдумывая задание на следующую неделю. Сами эти мидии — больные. Некоторые даже уже мертвые. Станем ли мы силой открывать такую ракушку, чтобы все-таки съесть ее? Дадим ей два года кряду вести беседы с тюремным психологом, а затем сунем в рот, поскольку тюремный психолог заверил нас, что мидия опять стала съедобной? Или выбросим ее? Все, встретимся через неделю».

Комик на кушетке шевельнулся. Приподнял голову, повернул ее. Посмотрел на меня. Я заметил испуг в его глазах.

— Марк, — сказал он, — что случилось?

Я попытался улыбнуться, но почему-то ощутил боль. Глубоко в челюстях что-то сухо щелкнуло.

— А что могло случиться? — спросил я.

Но я не мог больше себя обманывать. Смотрел на его волосатый зад. Знал, что волосатый зад ничего для меня не значит. Что такой зад вызывает у меня здоровое отвращение: тарелка плохой или испорченной еды, которую отодвигаешь от себя, борясь с тошнотой. Не прикасаться! Я «нормальный». Я думал о женщинах. Не только о Каролине или Юдит, обо всех женщинах. Это биология, учил нас профессор Херцл. Мужчина, который не смотрит с вожделением на всех женщин, похож на автомобиль, где нажаты сразу две педали — газ и тормоз. Такой автомобиль сперва начинает вонять горелой резиной, потом останавливается или загорается. Биология диктует, что мы должны оплодотворить как можно больше женщин. Мысленно я проделал тот же скачок, что и тридцать лет назад на лекции Аарона Херцла. Смогу ли я когда-нибудь излечить себя? Сумею ли, если общество объявит мои здоровые наклонности больными, убедить тюремного психолога, что «выздоровел»? Пожалуй, да. Но как только выйду на волю, в первые же двадцать четыре часа вернусь к своим давним привычкам.

Я не собираюсь поднимать себя на более высокий моральный уровень, чем мужчин, испытывающих влечение к маленьким девочкам. Это тоже биология. Мы смотрим на этих девочек с учетом продолжения рода: способны ли они в обозримом будущем обеспечить сохранение человеческого вида?

Но осуществить силу влечения — это другой шаг. Биология имеет свои системы предупреждения: у маленьких девочек все сигналы горят красным. Не надо! Держитесь подальше! Пока не сломали.

— Думаю, тебе лучше сесть, — сказал я комику.

Он сел, свесив ноги с кушетки, достал из брючного кармана белый платок, протянул мне.