— Вы сумели отыскать биопсию? — спросил я у доктора Маасланда. — Ту, что я вам направлял. Странно все-таки, что подобные вещи приходится разыскивать.

Но том конце линии послышался вздох. Так вздыхают специалисты, когда вынуждены растолковывать домашнему врачу какую-то сложность. Которую простой домашний врач не уразумеет.

— До этого у нас руки еще не дошли, да и дело сейчас не в этом. Вчера мы произвели вскрытие тела господина Мейера и пришли к однозначному выводу, что некто, очевидно вы, доктор Шлоссер, брал биопсию из бедра господина Мейера.

— Так я же и говорил об этом все время.

— Позвольте мне закончить, доктор Шлоссер. Речь о том, что было изъято слишком много ткани. Со слишком большого участка. Хотя каждый врач обязан знать, что, во-первых, при малейшем подозрении на такое серьезное заболевание лучше вообще ничего не изымать. Сначала необходимо посмотреть, сколько в крови белых кровяных телец, и лишь после этого можно взять биопсию. Это знает каждый первокурсник, доктор Шлоссер.

— Я полагал, что имею дело с жировиком, — сказал я. — Учитывая привычки господина Мейера касательно еды, это было вполне вероятно.

— Ваша жесткая манера резать, весьма вероятно, привела к тому, что злокачественные клетки попали в кровоток. И с той минуты шансы у господина Мейера свелись к нулю. Я незамедлительно уведомил об этом соответствующие инстанции. Обычная процедура потребовала бы недель и месяцев, однако, принимая во внимание серьезность дела и тот факт, что на карту поставлено и доброе имя нашей больницы, они нашли возможность рассмотреть дело как можно скорее.

— Они?

— Медицинская дисциплинарная коллегия. Вас ждут там в следующий вторник, в девять утра.

Я улыбнулся писательнице, которая начала выказывать признаки нетерпения и заерзала в кресле.

— Вторник на следующей неделе… — сказал я. — Но в пятницу похороны. Я думал…

— Доктор Шлоссер, надеюсь, мы хорошо понимаем друг друга. Полагаю, для семьи ваше присутствие на похоронах не слишком важно. Во всяком случае, после того как мы ознакомим их с результатами нашего исследования.

— И когда это произойдет? Стоит ли так спешить? Ведь окончательное решение еще не принято? Оно будет только во вторник? А может быть, и позже? Может быть, Дисциплинарная коллегия захочет детально изучить результаты?

Я понимал, что задаю разом слишком много вопросов. Нервничающие люди задают разом слишком много вопросов. Но я не нервничаю, внушал я себе. Просто никогда не произносил слова «Дисциплинарная коллегия» в присутствии пациента.

На другом конце линии опять послышался глубокий вздох.

— Мы всегда высылаем свои отчеты почтой. Это единственное, что я могу для вас сделать. Мы обязаны известить семью, но, делая это почтой, все же придерживаемся регламента, хотя соответствующий врач получает день отсрочки. Считайте это жестом помощи со стороны коллег, Марк.

— Это Херцл.

Человеческий голос не стареет. Даже не назови он свое имя, я бы из тысяч других узнал голос своего давнего преподавателя медицинской биологии.

— Профессор Херцл, — сказал я, — как поживаете?

— Думаю, лучше сначала мне спросить об этом у тебя, Марк. Ты один? Можешь говорить свободно?

Я действительно сидел один у себя в кабинете. В коридоре было против обыкновения много народу: минимум четверо пациентов дожидались, когда я одного за другим приму их, но мне пока не хотелось ими заниматься, пусть немного посидят.

— Я один.

— Прекрасно. Не сочти за обиду, но я сразу перейду к делу, Марк, не стану ходить вокруг да около. Мне бы хотелось, чтобы ты сперва выслушал меня, а потом, когда я закончу, задал вопрос. Как раньше, на лекциях. Не возражаешь?

— Нет.

— Прекрасно. Слушай. После увольнения из университета я работал в разных местах, не стану обременять тебя их перечислением. Нидерланды — страна коммунистическая. Тот, кто попадает в опалу, может идти драить туалеты. Я до этого не дошел, но годами работал в таких местах, где бы не стоило. Так или иначе с тех пор мои идеи стали достоянием общества, однако не воображай, будто кто-нибудь принес мне свои извинения. Правда, в последние пять — десять лет мне снова предложили более подходящую работу, если можно так выразиться. И вот уже около двух лет я работаю нештатным консультантом Медицинской дисциплинарной коллегии.

Тут Аарон Херцл сделал короткую паузу, но я сдержался и ни о чем не спросил. Только крепче прижал к уху телефонную трубку.

— Прекрасно, — продолжал Херцл. — Я лишь даю рекомендации, принятие решений в мои функции не входит. Иногда я замечаю то, чего другой не видит. Несколько дней назад мне прислали твое дело, Марк. Я сразу тебя вспомнил. Домашний врач. Я всегда сожалел, что ты не пошел учиться дальше, у тебя определенно хватало способностей. Завтра утром в девять. Момент истины. Я изучил твое дело до мельчайших деталей, не каждый день моего бывшего студента вызывают в Дисциплинарную коллегию. Я говорю «до мельчайших деталей», но в этом, собственно, не было нужды. Слушай меня внимательно, Марк. Я хочу задать тебе несколько вопросов. Лучше всего отвечай «да» или «нет». Все это останется off the record[37]. Я смогу тебе помочь, только если ты будешь со мной честен. Далее, опять-таки в моих интересах знать не все. Надеюсь, ты отнесешься к этому с пониманием.

— Да, — сказал я.

В эту минуту в кабинет заглянула ассистентка. Состроила вопросительную мину и жестом показала в коридор, где ждали пациенты. Я не издал ни звука, одними губами проговорил: Уйди! Она мгновенно поняла и тотчас исчезла за дверью.

Я подумал, что Херцл сейчас опять скажет «прекрасно», однако он этого не сделал — хотя, возможно, я просто прослушал.

— Домашний врач никогда не берет ткань на анализ, Марк, не мне тебе объяснять. Тем более при подозрении на опасную для жизни болезнь. Строго говоря, здесь никак нельзя говорить о врачебной ошибке. Скорее уж об умопомешательстве. Домашний врач вправе удалить родимое пятно. Или жировик. Но как только у него возникает хотя бы малейшее подозрение, что речь идет о чем-то серьезном, он не трогает ни родимое пятно, ни жировик. Здесь этого не случилось. Мало того, ткань была взята настолько бесцеремонно, что в случае заболевания, опасного для жизни, это лишь ускорило бы распространение болезни. Я правильно излагаю, Марк?

— Да.

— Далее, биопсия в больницу не поступила. Конечно, может быть, и потерялась. Но, может быть, ты забыл ее переслать. Внимание, Марк. Только да или нет. Ты забыл?

— Да.

Я услышал, как профессор Херцл вздохнул. Вроде как с облегчением. Затем послышался шелест: он листал бумаги.

— Я рад, что ты со мной честен, Марк. Перейдем теперь к пациенту. К покойному пациенту… Ралф Мейер. Актер. Никогда о нем не слыхал, но это ничего не значит. Я большей частью сижу дома. Читаю, слушаю музыку. Ладно, вернемся к делу. Было ли что-то, из-за чего ты предпочел избавиться от этого конкретного пациента? Не в смысле послать к другому домашнему врачу. Нет, я имею в виду, избавиться в прямом смысле слова. В смысле чтобы он исчез с лица земли. Что фактически и произошло: он в могиле. Ты подумывал об этом, Марк?