начинали с воодушевлением махать нам руками, наверняка принимая нас за новые танковые части, о которых шептались по углам жители немецких городов и трещали во всеуслышание официальные средства германской пропаганды, обещая скорый великий поворот в войне. Жители даже не подозревали, что мимо них проходили эшелоны с одними и теми же потрепанными воинскими частями, в пожарном порядке перебрасывавшимися с одного участка фронта на другой. Подумав об этом, я заявил:

– За последние восемь недель мы уже в третий раз проезжаем мимо Цобтена[105]. На этот раз, видимо, нас перебрасывают в район Лаубана[106]. Когда же произойдет, наконец, великий поворот в войне?

– Одни говорят о том, что на подходе новое оружие, – откликнулся Штраус. – Другие толкуют о серьезных разногласиях между американцами и русскими, о том, что Западный фронт будет развернут на восток и при содействии американцев и англичан нам удастся вышвырнуть русских из Германии.

– Для этого должно произойти чудо. Однако чудо – это любимое дитя веры, дорогой Штраус. Да, это было бы чудесно. Однако западные державы не настолько же глупы, чтобы допустить Иванов в Европу, ведь тогда от них европейцы никогда не избавятся! Послушай, что происходит? Кажется, поезд останавливается.

За разговорами мы совсем не заметили, что эшелон подошел к вокзалу. На перроне, куда нам пришлось выйти, все кишело от народа, в основном беженцев преимущественно женского пола. Естественно, солдаты не упустили возможность, смешавшись с гражданским населением, вступить с девушками в разговор.

Но такое продолжалось недолго – вскоре прибежал солдат моей роты и сказал:

– Господин обер-лейтенант! Вам необходимо подойти к тому майору.

С этими словами он указал рукой на пожилого офицера, стоявшего возле двери своего служебного помещения.

– Готов поспорить на что угодно, что это предвещает новые неприятности, – исходя из предшествовавшего опыта, заявил я и не спеша направился к майору, которому представился в качестве командира подразделения и начальника эшелона.

– Я отвечаю за порядок и дисциплину на этом вокзале, – дребезжащим голосом начал майор. – Ваши люди, господин обер-лейтенант, похожи на стадо баранов. Они сидят на самоходках. Разве вы не видите, что этот отрезок пути электрифицирован? Солдаты могут легко дотронуться до проводов электропередачи. Далее… – Голос майора становился все громче. – Многие ваши люди самовольно сошли с эшелона, а это категорически запрещено. Я требую, чтобы вы немедленно навели порядок!

Упреки, а особенно тон, с каким они были высказаны, меня сильно разозлили, и я с большим трудом сдержался, произнеся:

– Что касается проводов, то тут вы правы, господин майор. Я немедленно приму меры.

Обращаясь к проходившему мимо унтер-офицеру Гуту, я сказал:

– Передайте людям, сидящим на самоходках, что провода под током.

Затем я вновь повернулся к военному коменданту вокзала:

– Мне непонятно, господин майор, почему вы запрещаете общаться с населением солдатам, только что вернувшимся с полей кровопролитных сражений. Ведь именно его, это самое население, они и защищают.

– Господин обер-лейтенант, ваш долг как офицера не обсуждать, а выполнять приказы. Запомните это! А теперь побеспокойтесь, чтобы ваше стадо исчезло с моих глаз.

В этот момент я увидел, что большая часть моих людей слышала тирады майора. Вначале они только ухмылялись. Но теперь их лица приняли угрожающее выражение. Скандала допустить было нельзя, и поэтому мне пришлось обратиться к старейшему командиру взвода:

– Лейтенант Цитен! Вы слышали, чего желает майор? Попрошу вас позаботиться об исполнении его требований.

Услышав это, мои люди, ворча и отпуская колкие замечания, направились к эшелону, а я дал волю своему раздражению:

– Господин майор! Я приказал выполнить ваши требования потому, что не желаю иметь лишние хлопоты на пути следования. Порядок и дисциплина должны соблюдаться, но следует также учитывать изменившиеся условия. То, что является нормальным в обычное время, в часы, когда речь идет о судьбе народа, только отрицательно сказывается на моральном облике войск. Своим поведением вы посеяли сомнение и неуверенность у многих моих солдат, которые еще вчера жертвовали своей жизнью во имя нашей родины. Вы согнали их с перрона как шелудивых псов. Такого никто из нас не забудет.

– Что вы себе позволяете? Еще одно слово, и я позабочусь о том, чтобы вы действительно меня не забыли. Только из-за таких солдат и офицеров, как вы, русские топчут нашу землю. Недисциплинированность ведет к трусости и бегству…

Наш разговор становился все громче, и кто знает, чем он мог бы закончиться, если бы локомотив не дал сигнал к отправлению. Он прогудел еще раз, и эшелон тронулся. Мне ничего не оставалось, как, повернувшись на каблуках, побежать к ближайшему вагону. Поезд уже набирал ход, когда я в него впрыгнул, оказавшись по воле случая возле своего «Фольксвагена», и, бросив последний взгляд на майора, уселся на сиденье машины рядом с Бемером.

– Эта тыловая крыса начала обвинять нас в трусости. Мне еле-еле удалось сдержаться!

– Ах, господин обер-лейтенант, в нашем зоопарке по воле Господа бегает немало странных человекообразных зверей. Не стоит портить себе нервы из-за какой-то надутой жабы. Не обижайтесь, но именно среди господ офицеров встречаются подобные типы.

Проговорив это, Бемер уверенным движением вынул бутылку шнапса и наполнил два стакана.

– У кого возникли неприятности, тот должен выпить шнапса, сказал как-то Вильгельм Буш[107]. Или что-то наподобие этого. Ваше здоровье, господин обер-лейтенант.

Я не смог сдержать улыбки:

– Мне кажется, Бемер, что вы снова заложили за воротник. Не сердитесь на меня и не принимайте всерьез ни того майора, ни Иванов, ни всю эту проклятую войну!

Я проглотил свою порцию спиртного и забыл обо всех неприятностях.

Ноль часов

Верность

Только тот хранит верность в глубине своей души,

Кто любит родину так, как ты.

Теодор Фонтане[108].

Как могло произойти такое, что даже в последние недели войны, когда все понимали, что поражение неминуемо, тогдашнее фронтовое поколение продолжало выполнять свой долг? Почему солдаты и гражданское население стойко переносили неслыханные тяготы и шли на жертвы? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо вспомнить о предыстории событий того времени.

Молодые парни, которым довелось вступить в 1939 году в войну, хорошо помнили, как в результате Версальского договора, положившего конец Первой мировой войне, по воле держав-победительниц Германия оказалась искалеченной и униженной. Поэтому они были по-настоящему убеждены в необходимости пересмотра данного договора и были готовы ради этого справедливого дела пожертвовать своей жизнью. Также и позже, когда победа казалась уже все менее вероятной, большинство немцев не желало капитуляции, поскольку последствия проигранной Первой мировой войны все еще отчетливо стояли перед их глазами.