бесцельно рыться в бумагах, насвистывая под нос фокстрот.

По опыту Аронов знал, что такая дурашливая легкомысленная манера общения с просителями еще до начала делового разговора уже исподволь готовит людей к уступкам, ломает ту решимость, с которой люди переступают порог его кабинета. Стоя к Сергею в пол-оборота, перебирай одной рукой пожелтевшие бумажонки на полке шкафа, Аронов краем глаза наблюдал за молодым человеком. Парень сидел свободно, привалившись спиной к спинке стула, скрестив на груди руки, к сигаретам не прикоснулся. Хотя парень и старался выглядеть спокойным, что-то выдавало в нем внутреннее напряжение.

„Пусть подергается, потерзается“, — думал Аронов. Он достал с верхней полки скоросшиватель, первый попавшийся под руку, раскрыл его, зашелестел страницами, продолжая фальшиво насвистывать старую мелодию.

Парень запустил пятерню в длинные, давно не мытые патлы, закрывавшие воротник куртки, и с видимым удовольствием начал скоблить затылок ногтями. Аронов захлопнул скоросшиватель, поставил его на место, закрыл дверцы шкафа и запер его на ключ, возникло острое желание сейчас же испортить этому юнцу его прекрасное настроение. Аронов не любил нечистоплотных людей. Парень вытащил пятерню из волос и осмотрел кончики ногтей.

— Ты знаешь, я объездил многие страны Европы, в Америке был пару раз, — сказал Аронов, отходя от шкафа. — Вот смотрю я на тамошних парней и девчат и вижу — наши почти такие же. Внимательнее пригляделся, вижу, что-то не то, есть неуловимое отличие.

Аронов прошелся по скрипучим половицам, наблюдая, как Сергей кончиком горелой спички чистит свои длинные ногти.

— Ну, приглядываюсь, в чем же разница? Оказывается, все проще простого. В Европе очень редко встретишь молодого человека с немытой головой или в грязных джинсах. Разве что какого-нибудь ханыгу опустившегося. Про исподнее уж и не говорю, там его каждый день меняют. У нас наоборот. Поэтому у нас в общественном транспорте ездить одно мучение.

— Это вы в порядке критики? — парень бросил чистить ногти, положил спичку в стеклянную пепельницу. — Понимаю. Только вот помыться негде было. Кантовались, где придется, с места на место ездили. Но в следующий раз помоюсь обязательно. А что это у вас в комнате запах такой тяжелый? Как будто покойник под полом смердит.

Аронов недоверчиво повел носом, но тяжелого запаха не почувствовал. Пахло ветхими бумагами, сыростью, насквозь пропитавшей деревянную постройку конторы.

— Тут вчера мышей морили, — соврал Аронов, понимая, что настроения парню не испортил, скорее наоборот.

— Люблю справедливую критику, — сказал Сергей, обнажая в кривой усмешке порченные табаком мелкие зубы. — После критики хочется стать лучше. Иногда. А иногда наоборот.

Он пригладил волосы и внимательно посмотрел на Аронова.

В эту самую минуту Яков Григорьевич вдруг почувствовал неосознанную, совершенно беспричинную опасность, исходящую от этого молодца с грязными патлами в вытертой старой кожанке. Аронов, всегда доверявший своей интуиции, даже задумался, откуда появилось это внезапное ощущение, но постарался задавить в себе это странное чувство, подумав, что здесь, в своих стенах, просто смешно опасаться какого-то дешевого гастролера. Обойдя письменный стол, он сел в свое рабочее кресло и потянулся к пачке с сигаретами.

— Включи, пожалуйста, свет, а то что-то темно, — попросят он парня.

Пока тот ходил к выключателю, открыл верхний ящик стола и быстро сунул в карман брюк выкидной нож. Пятнадцатисантиметровое лезвие, заточенное с обеих сторон, острое, как бритва, выскакивало из рукоятки, стоило нажать хромированную кнопочку. „Не Бог весть какое оружие, — подумал Аронов, — но иногда помогает. Среди этих молодых оболтусов попадаются совершенно неуправляемые типы, настоящие психопаты“. Сергей щелкнул выключателем, и под потолком загорелась пыльная шести рожковая люстра — такие вышли из моды лет двадцать назад.

Тут Аронов вспомнил о газовом пистолете, лежащем в том же верхнем ящике в дальнем углу под газетой, но время, чтобы вытащить его и сунуть за пояс брюк, было упущено: Сергей возвращаются к своему стулу. „Это называется старость, — подумал Аронов, прикуривая сигарету. — Беспричинные страхи, болезненная мнительность. Этот бесполезный нож, этот газовый пистолет, которым я сроду не пользовался. Смешно. Лучше уж принести сверху дробовик и держать под рукой, чтобы сохранять уверенность в себе. А еще лучше — успокоительное“.

Сергей заскрипел стулом, укладывая ногу на ногу, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет и пустил в Аронова струю тошнотворного дыма.

— Вот теперь, когда ты закурил, здесь действительно тяжело пахнет, — сказал Аронов, принюхиваясь. — То ли конюшней, то ли свинарником. Эти папироски, небось, из навоза делают.

— Говорят, человек ко всему привыкает, — Сергей разглядывал кончик своей сигареты. — Даже к такому табаку — и то привыкает. Бедность. Этот период своей жизни, если он у вас был когда-то, вы, наверное, давно забыли. А мне еще много нужно работать, чтобы выбраться из нужды.

Сергей криво усмехнулся.

„Какая порочная ухмылочка“, — подумал Аронов. — Разводит тут вонь своими сигаретами. И теперь его разглагольствования выслушивать приходится». Он посмотрел на двор через мутные, давно не знавшие тряпки стекла. Невесомые снежинки, казалось, навсегда застыли в воздухе и уже не опустятся на землю.

Аронов задумался. «Восьмерка» была в прекрасном состоянии, совсем новая, пробег меньше двадцати тысяч, на такую игрушку покупатели найдутся. Придется, правда, повозиться с номерами, документами, но это мелочи. Парни запросили за машину более чем умеренную цену, но Аронов рассчитывал, что и эту цену можно снизить едва ли не вдвое. Сразу видно, ребята деньгами не избалованы, впереди праздники, а они хотят погулять.

— Ты чего озираешься? — спросил Аронов, улыбаясь. — Хочешь залезть сюда, когда стемнеет? Это легко сделать. Замок паршивый, его гвоздем открыть можно. Но не советую, по-дружески не советую. Здесь нечего взять, кроме истлевшей макулатуры. Деньги я в конторе не держу, — Аронов широко улыбался. — Ладно, это я так, шучу.

Аронов смотрел на двор. В субботу первых клиентов можно ждать только к полудню, не раньше. Рабочие достраивать новые боксы сегодня не придут, к одиннадцати явятся механики, у них есть срочные заказы. Примерно в это время обещал позвонить Валерий Станиславович Лазарев, дело с домостроительным комбинатом, сулившее огромный, невиданный барыш, подходило, как бы не сглазить, к концу.

По словам Лазарева, теперь комбинат можно взять голыми руками, заплатив чисто символическую плату, или убрать с дороги тех, кто на ней еще остался. Ни тот, ни другой вариант не сулили значительного риска. Аронов расстегнул пуговицы вязаной кофты и круговыми движениями погладил слегка округлившийся живот.

— Старость не радость, — сказал он вслух, отвечая на собственные мысли. — Живешь вот, живешь, — начал он, но не закончил.

Внимание отвлек Терентьев, старик из ближнего поселка, убиравший территорию автосервиса, который в потрепанной солдатской шапке с опущенными ушами и черной, прожженной на спине латаной телогрейке медленно