Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо что-то предпринять и медлить нельзя… С нас прежде всего спросит история, почему мы не протестовали против недостойного для Советского Союза нападения на науку… Невежество в ближайших выпусках агрономов обойдется стране в миллионы тонн хлеба. А ведь мы не меньше партийных большевиков любим нашу страну и гордимся успехами соцстроительства. Поэтому-то я не хочу и не могу молчать, хотя и знаю, что в результате моего выступления в какой-нибудь газете может появиться фельетон, обливающий меня грязью" (2).
Кольцов не побоялся отправить копию письма в "Правду" и трем высоким чинам в аппарате ЦК ВКП(б) — зав. Сельхозотделом Я. А. Яковлеву, зав. Отделом науки К. Я. Бауману и зав. Отделом печати Б. М. Талю. Он показал также письмо многим участникам сессии, в том числе Вавилову, призывая их присоединиться к его оценке. Большинство, включая Вавилова, на словах согласилось с ним, но лишь на словах, публично все предпочли отмолчаться.
Как он и ожидал, письмо родило взрыв негодования у властных персон. Президент Муралов 16 января 1937 года осудил автора письма на заседании президиума ВАСХНИЛ. В том же январе Я. А. Яковлев пришел в издательство Сельхозлитературы и назвал Кольцова "фашиствующим мракобесом…, пытающимся превратить генетику в орудие реакционной политической борьбы" (3).
Особенно яростные нападки на Кольцова прозвучали с 26-го по 29-е марта и 1 апреля 1937 года на собраниях большевиков, работавших в аппарате Президиума ВАСХНИЛ. Предлогом к срочному сбору партийцев послужил арест сотрудников Президиума и сразу нескольких директоров институтов академии (Антона Кузьмича Запорожца — директора Всесоюзного института удобрений и агропочвоведения, Владимира Владимировича Станчинского — директора института сельскохозяйственной гибридизации и акклиматизации животных "Аскания-Нова" и других). Тон стилю обвинений задал Муралов:
"…на этом фронте мы не сделали всех выводов, обязательных для работников с. — х. науки, выводов, вытекающих из факта капиталистического окружения СССР и необходимости максимального усиления бдительности. Ярким примером этого может служить письмо акад. Кольцова, направленное президенту Академии после дискуссии, в котором говорится, что дискуссия не принесла никакой пользы или принесла только вред" (4).
Муралова поддержали еще несколько выступающих, а затем на трибуну вышел Кольцов и показал, что он нисколько не испугался, а, напротив, готов и дальше настаивать на своей правоте:
"Газеты неправильно информировали о сути происходившей дискуссии. По ним нельзя составить ясного представления о том, что говорилось. В результате положение генетиков очень тяжелое. Стало трудно преподавать генетику" (5).
Обвинение советской печати, особенно официального рупора ЦК партии "Правды" — в искажении правды — было в те годы событием экстраординарным: печатное слово обладало почти мистической силой, поэтому нужна была огромная смелость, чтобы выступить так, как позволил себе Кольцов (6). Затем он отметил, что и сегодня считает свое письмо правильным (7), а вот поведение коллег, решивших отмолчаться, неверным (8) и завершил выступление словами, вызвавшими оторопь у привыкших смиренно соглашаться с обвинениями большевиков:
"Я не отрекаюсь от того, что говорил и писал, и не отрекусь, и никакими угрозами вы меня не испугаете. Вы можете лишить меня звания академика, но я не боюсь, я не из робких. Я заключаю словами Алексея Толстого, который написал их по поводу, очень близкому данному случаю, — в ответе цензору, пытавшемуся запретить печатание книги Дарвина:
После столь смелого заявления радетели чистоты партийных взглядов бросились в атаку. Стали вспоминать, что Кольцов был одним из основателей Русского евгенического общества, забывая, впрочем упомянуть, что общество прекратило свое существование еще в 1929 году по решению самого Кольцова. Разумеется, политиканы не упоминали, что Кольцов уже при жизни стал классиком биологии, что создал лучший биологический институт России. Вместо этого один из руководителей Академии — её ученый секретарь Л. С. Марголин произнес явную неправду: "Н. К. Кольцов… рьяно отстаивал фашистские, расистские концепции" (10), хотя никогда даже намеков на это Кольцов не делал. Презент, откровенно перевирая сказанное на собрании, утверждал: "Акад. Кольцов выступил здесь, чтобы заявить, что он не отказывается ни от одного слова своих фашистских бредней" (11). Презент принялся доказывать, что его политический нюх всегда был острее, чем у других товарищей потому, что еще
"В 1931 году в "Под знаменем марксизма" была опубликована моя статья, которая разоблачала Кольцова, Пилипченко [здесь или Презент или составители отчета допускали ошибку — речь шла о Ю. А. Филипченко — В. С.], Левита, Агола и др." (12).
Заканчивал Презент, как он это умел прекрасно делать, — на высокой демагогической нотке:
"Советская наука — понятие не территориальное, не географическое, это понятие социально-классовое. О социально-классовой линии науки должна думать наша Академия, тогда у нас будет настоящая большевистская Академия, не делающая тех ошибок, которые она теперь имеет" (13).
Тот факт, что все из клана Лысенко обвиняли Кольцова в фашистских поползновениях или даже смычке с фашистами, позволяет говорить, что им заранее была дана установка на такие формулировки. Никаких доказательств "фашизации" Кольцова в природе не существовало, но, исполняя приказ, все выступающие говорили сходно. Партийцы соревновались друг с другом: кто скажет похлеще, более ядовито пригвоздит академика к позорному столбу. Ничем иным, как подстрекательством к аресту Кольцова, было выступление директора Всесоюзного института животноводства и одновременно начальника Управления животноводства Наркомата земледелия СССР Г. Е. Ермакова:
"Но когда на трибуну выходит акад. Кольцов и защищает свои фашистские бредни, то разве тут место "толерантности", разве мы не обязаны сказать, что это прямая контрреволюция" (14).
Составители отчета о прошедшем партактиве получили возможность, благодаря таким речам, выписывать такие строки:
"Негодование актива по поводу выступлений акад. Кольцова, пытавшегося защитить реакционные, фашистские установки, ив полной мере сказались и в последующих выступлениях участников собрания и в принятой активом резолюции" (15).
Участники собрания проголосовали за включение в резолюцию их митинга требования к Кольцову отказаться от "евгенических учений явно фашистского порядка" (16).
12 апреля 1937 года центральную часть выступления Яковлева в Сельхозгизе напечатала "Правда" (17). Высокий партийный деятель обвинил генетиков в том, что они якобы "в своих политических целях осуществляют фашистское применение "законов" этой науки", что они "мракобесы и неучи" и "выступают против дарвинизма". Фашиствующим был назван Кольцов.
