Де Базен посмотрел из-за плеча Вильяма и сказал:

– Как же красивы эти жемчужины!

Вильям вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что Анну и Катрин рыцари называют между собой белой и черной жемчужинами, и теперь в глубине души был с ними согласен.

– Прервем их игру? – спросил де Базен. – А то они все пропустят.

– Подождите, сир, еще немного, – де Базен с удивлением посмотрел на Вильяма – разве он не любуется этими женщинами каждый день?

– Поймала! – Катрин подхватила Филиппа на руки и закружила. Когда она сняла повязку и расцеловала щечки мальчика, в залу вошли Вильям и де Базен.

Они пришли за дамами, чтобы рассказать им про еще одно появление Последнего Рыцаря и пригласить их в большую залу, где должен был состояться допрос бедуинов. Обнаруженные привязанными к пальме возле шатра герцога Бургундского, преступники стояли в зале на коленях, с руками, плотно притянутыми к телу грубыми веревками. Один из них показался донне Анне совсем еще мальчишкой – на лице еще можно было увидеть черты юношеской беззаботности и еще по-детски полные щеки не нуждались в бритве. Его сообщник был намного старше, с тяжелым взглядом темных глаз, которыми он осматривал всех присутствующих.

Король через рыцаря, знавшего арабский, допрашивал пленников. То, что услышала Анна, было невероятно, но остальные внимали арабу, ничем не выражая удивления. Тот, что был помоложе, с жаром рассказывал, как ночью в лагере на его сообщника напал не то человек, не то лев, обрушившись оттуда-то сверху, как он пытался убежать, но живая веревка захватила его ноги, и тот, что напал на них, лишил его сознания. Второй бедуин, когда его спрашивали, молчал, его впалые щеки, поросшие щетиной, придавали его лицу суровое выражение, но когда его спутник закончил свой невероятный рассказ, он все же открыл рот и добавил, что поймавший их велел запомнить, что его зовут Последний Рыцарь Короля.

– Как он выглядел? – в нетерпении спросил король.

Бедуин оскалился – его хищные желтые клыки были больше похожи на зубы зверя, чем человека.

– Тот, кто поймал их, – переводил рыцарь, – не имеет лица. Он безлик и черен, как сама ночь.

– Он негр? – шепотом спросила я у Кати. Пока все вполголоса обсуждали сказанное, недоумевая и испуганно переглядываясь, пожилой бедуин приподнялся на коленях и, обведя ненавидящим взглядом весь зал, заговорил хриплым и низким голосом, который прозвенел в наступившей тишине торжественно и жутко, словно выплевывая нам в лица каждое слово:

– Вад-дийаи ва-ш-шаак

Ва-з-залами ва-л-гасак

Ла йатруканнакум ма тарак!

– Что это с ним? – наклонилась я к Кате.

– Не знаю, но, наверно, приятного в том, что он говорит, мало…

– Здесь кто-нибудь понял, что он сказал? – я огляделась вокруг себя. Переводчик дрожащими губами пытался передать смысл, но граф де ла Марш, наклонившись ко мне, произнес чуть слышно:

– Это древнее арабское проклятие, донна Анна, тот, кто услышит его, или погибнет, или пройдет через тяжелейшие испытания и беды. Оно гласит примерно следующее:

Клянусь сиянием и сумерками,

Мраком и полутьмой,

Да поразит вас то, что поражает.

– Умеют же эти сарацины красиво говорить, даже проклятия получаются поэтичными! – с сарказмом заметила я.

Тем временем Ив Шатрский, переводчик, наконец, справился с трепетом, охватившим его при этих словах, и закончил переводить послание.

Полный рыцарь, тот самый, чей оруженосец был так дружен с Николеттой, вспылив, выхватил свой меч и наверняка бы отрубил бедуину голову, если бы его не остановил де Сержин.

– Довольно! – поднялся король. – Нам надо выступать в поход. Иначе мы так и будем терпеть набеги этих трусливых сарацин. Готовьтесь к выступлению!

Его слова были встречены одобрительным ревом сотен голосов: «Мон жуа Сен-Дени!»

– Мы выступаем сразу после службы в соборе, – Вадик устало бросился в кресло, откинув пояс с мечом в сторону.

– Мы?! – Катя захлопнула книгу. – Разве ты не дал мне слово, что останешься в Дамьетте с гарнизоном? В чем дело? Ты все же попросил герцога взять тебя, так?

– Я хочу воспользоваться тем, что нахожусь в гуще таких уникальных событий. Я хочу участвовать в истории, а не сидеть в крепости. Да не волнуйся ты, мы очень быстро вернемся, вы с Олей и моргнуть не успеете. Вас здесь будут охранять, все нормально будет.

Вадик беспечно поправил спускавшиеся на лоб волосы. Катя на секунду умолкла, сраженная таким упрямством, и обратилась за помощью ко мне.

– Оль, ты чего молчишь? Скажи ему!

– Мы выступаем после службы в соборе, – сказала я, виновато глядя на друзей. Я еще не успела сказать им, что буду вынуждена пойти в поход, никак не могла найти подходящие слова и оправдания, а теперь все получилось само собой. – Мне придется идти с Вадиком, потому что это единственный способ получить развод. Архиепископ выдвинул ультиматум, у меня не было выбора. Кать, прости, пожалуйста, но тебе придется остаться в крепости одной…

– Дура! – Катя прервала меня и закрыла лицо рукой. Я не сопротивлялась и не оправдывалась, мне казалось, я заслужила подобное оскорбление. Пальцы Кати медленно сползли вниз по лицу, и она решительно поднялась с кресла, направляясь к себе в комнату.

– Кать, ты куда? – позвал ее Вадик.

– Вещи собирать, – зло бросила Катя. – Забыли, что сказал Август: нам нельзя разлучаться, мы должны быть вместе. Если вы такие идиоты, что бросаетесь в самое пекло, то мне придется прыгать с вами. Черт! – и она раздраженно хлопнула решеткой.

– Ну вот, все и разрешилось, – с облегчением произнес Вадик. – Все поедем.

И мы с ним виновато переглянулись.

20 ноября начались сборы, все готовились двинуться в путь на «Египетский Вавилон», как посоветовал граф Артуасский и как решил король франков.

Об этом тут же доложили султану в Мансур. Султан умирал, но был в сознании, Шеджер-Эдду и Факр-Эддин сидели по обе стороны от его ложа, совещаясь с ним. Султан понимал, что умрет, но гнал прочь всякую мысль о смерти, проявляя смелость и решительность: он хотел успеть завершить войну в Египте до того, как испустит последний вздох, чтобы оставить жене и сыну мирную страну. Он вновь обратился к Людовику с мирными предложениями: возвратить земли, некогда принадлежавшие Иерусалимским королям, а также вернуть всех христианских пленников в обмен на Дамьетту. Людовик ІХ решил отказать ему, полагая, что если султан останется владыкой Египта, он при первой же возможности отвоюет Палестину. Но султану не суждено было узнать ответ короля. На рассвете, прежде чем в Мансур успели явиться послы франков, повелитель Египта отошел в иной мир. Шеджер-Эдду и эмир Факр-Эддин в ожидании Туран-шейха решили, что разумнее будет скрыть от всех смерть султана. Особенно опасался Факр-Эддин, что о кончине правителя Египта узнают раньше времени мятежные мамлюки. Эмир занял место главнокомандующего за неделю до смерти Негем-эд-дина, поэтому войска подчинялись ему, а Шеджер-Эдду от имени султана правила страной. Факр-Эддин решил прервать позорные переговоры о перемирии и сражаться с французскими рыцарями. От имени султана он велел прочитать во всех мечетях известие о том, что франки наступают, и вся страна взволновалась, словно потревоженное осиное гнездо.