После того как Филарет понял, что просветил сына о положении дел в приказах, он попросил Михаила собрать Боярскую думу в неурочный день.

— Мы с тобой, сынок, должны знать доподлинно, как бояре радеют над устройством государства, — сказал Филарет Михаилу.

Царь Михаил внимал каждому слову отца с благоговением и безусловно боготворил его. Всё, о чём говорил ему отец, он не подвергал сомнению. И если отец сказал, что надо послушать думных бояр и дьяков, значит так сие и должно быть.

Неурочный созыв Боярской думы вызвал среди царедворцев кривотолки. Старица-государыня Марфа попыталась даже запретить царю Михаилу собирать Думу. Но Михаил поступил так, как просил отец. Во время заседания Думы Филарет ничем себя не проявил. Он сидел рядом с боярином Фёдором Шереметевым, изредка переговаривался с ним, но больше молчал и слушал, да с особым вниманием тех, кто был близок к Романовым по родству и свойству. Перед заседанием Филарет подсказал сыну, о чём вести разговор в Думе. Хотел Филарет знать, что делают думцы и земцы, дабы возвращать крестьян на заброшенные земли, как думные головы относятся к воеводам по областям и к воеводству в целом. И высветилось, что крестьянством никто толком не занимается, а областных воевод бояре лишь всячески чернили. Ни у кого из них не нашлось доброго слова.

Сам Филарет считал воеводу главной движущей силой на пути державы к выходу из разорения и нищеты. Он и к земцам в областях относился так же. Не случайно же во время смуты Россия выстояла благодаря земскому движению и усилиям воевод из областей. Их полномочия в ту пору были чрезвычайными. Они держали в своих руках военную и финансовую власть, поместное управление, ремесла и торговлю. Конечно, считал Филарет, воеводы должны быть исправными исполнителями царских указов, различных предписаний державных приказов. Но как часто эти указы и предписания были ошибочны. И только умный, бескорыстный и честный воевода мог с пользой для державы применить в своей области все веления стольного града.

Просидев весь день на заседании Думы и наслушавшись споров и ругани, Филарет опечалился. Он увидел, что думские головы вовсе не сведы в том, как живёт Россия за московскими заставами, и не понимают воеводских забот, а всё дело управления воеводами находится в полном расстройстве. Филарет был возмущён. Но ещё больше он возмутился оттого, что бояре старых именитых родов ни во что не ставили молодого царя, не слушали его, когда он говорил, вели праздные разговоры. Князь Юрий Черкасский пытался усовестить их, но напрасно. Бояре лишь усмехались в бороды да горлатные шапки натягивали пониже на глаза. Они хорошо знали свои права, которые отвоевали у молодого царя, когда сажали его на престол. Оно так, размышлял Филарет, его сын никогда не преступит крестного целования и никого из вельмож не будет казнить ни за какие тяжкие преступления, поди и ссылать не будет, как ссылал сотнями Борис Годунов. Но царь, однако, их отец, и его должно уважать.

Филарет вник в ту подкрестную запись, на которой целовал крест царь Михаил. Она, эта запись, лишала государя всякой власти. Всё он должен был делать только с ведома Боярской думы, и она же управляла державой. И правительница Марфа порою была бессильна против думцев. Размышляя по сути, Филарет мог бы согласиться с этим, если бы не знал тех дремучих голов, кои заседали в Боярской думе. Все они хорошо усвоили одно: грести под себя зёрна, отметая плевела. Выяснил Филарет и другие сделки думных бояр с совестью. В ту пору, пока он пребывал в польском плену, бояре потребовали от Земского собора оградить их законом от какого бы то ни было царского произвола. О каком произволе шла речь, Филарет не знал. По характеру своему милосердный Михаил и мухи не мог обидеть. Из всего этого напрашивались печальные выводы, и потому Филарет пришёл к мысли о том, чтобы попросить царя собрать Земский собор. Он надеялся, что ежели побудить выборных всей земли к действу, то они сделают для державы больше, чем Боярская дума и государевы приказы в том виде, в каком они пребывали. Филарет был уверен, что земцам удастся всколыхнуть народ, поднять его на «государево дело», на исполнение гражданского долга во имя России. Земцы смогут избавить народ от шатания, порождённого в годы смуты.

В эту пору царь Михаил ещё занимал палаты царицы Анастасии. И Филарет поселился в них, потому как с Варварки не всё было видно, что происходило в Кремле. И как-то вечером, за трапезой, он спросил Михаила:

— Сын мой, ты будешь в согласии, ежели я попрошу тебя провести Земский собор? Чем там выборные живут, хотелось бы мне знать.

— Как скажешь, батюшка, так и будет.

— Вот и славно. Ты его после нового года в пору бабьего лета и собери. Добавлю к тому то, что тебе важно помнить: ноне Земский собор может быть сильнее Боярской думы, ежели призвать его к усердию.

Филарет наставлял сына исподволь и не навязывал ему своего мнения о государственных делах, разве что вот о земцах дал понять. Но беспокойство у Филарета по поводу сына имелось. Хотя Михаилу шёл уже двадцать третий год, он ещё не созрел для важных государственных решений. А причина, как догадывался Филарет, была в том, что государыней в державе являлась мать Михаила, бывшая супруга Филарета, инокиня Марфа. Цепкий ум Филарета без труда определил роль Марфы в управлении делами. Она властвовала открыто, но узость её мышления сводила на нет её же усилия. Жажда оградить царский трон людьми по родству и свойству, поставить их во главе всех возможных государственных служб в конце концов сослужили ей плохую службу.

Честный и прямодушный Филарет понял, что ему и Марфе не дано быть вместе близ царя. Либо он не должен был вмешиваться в державные дела, либо она. Когда же здравый смысл подсказал, что её стояние рядом с сыном губительно отражалось на всей жизни России, то вывод напрашивался один. И было над чем подумать Филарету, прежде чем встать в открытую возле царского трона и отторгнуть от дел Марфу. Между тем в нём уже созрело убеждение, что его место только возле сына. Он верил, что в этом случае царствование Михаила будет благодатным для России. И оставалось одно: заявить о себе как о человеке, имеющем право на участие в государственных делах. Решение было принято, и Филарет вступил на тропу борьбы за своё место в державе.

Но, входя в круг государственных забот, вникая в них, Филарет не мог обойти стороной и семейные дела, потому как считал их неотъёмной частью державных. Ещё в первый день своей встречи с сыном Филарет узнал о тяжких переживаниях Михаила из-за того, как неудачно сложилось его желание жениться на Марии Хлоповой. Оказалось, что кому-то из царедворцев род Хлоповых не нравился, а кое-кто и боялся боярина Ивана Хлопова.

Когда ехали лесными дорогами калужской земли, Филарет попросил:

— Миша, расскажи, как всё было. Кто она, твоя избранница?

— Она боярская дочь, Мария Ивановна Хлопова. И смотрины были, и обручение — тоже. И батюшка Маши благословил нас...

— Знаю боярина Ивана. Помню его добрую семью. Хлоповы всегда тянулись к нам с открытой душой. Какая же напасть расстроила вашу свадьбу?

— Ведома мне та напасть, да не верю я в неё. Вскоре же после обручения и застолья Мария Ивановна, назвавшая себя в честь твоей тётушки Анастасией, заболела якобы какой-то чёрной хворью, а какой — не ведаю. Дальше — хуже. Сказано было мне, что Мария Ивановна не способна быть царицею, потому как роду-племени от неё не прибудет.