— А показывают они, что не может темная крестьянка знать такие слова, как «уникум», — сердито сказал он. — Ничего не понимаю, или я гадать разучился или ты не из Петербурга сюда приехала, а с луны свалилась.

Мне совсем не понравилось, что он начинает считать меня лунатиком, и я напомнила:

— Но вы же раньше говорили, что у меня три дороги, даже две указывали… Какой же я после этого лунатик?

— Ладно, последний раз попробую, может быть по-другому получится, — не отвечая, на вопрос, сказал Костюков. — Подай мне в ковше воды и сядь напротив.

Я набрала в деревянный ковш воду и поставила перед ним. Илья Ефимович сдвинул его на мой край стола, достал огниво, выбил искру, раздул трут и зажег восковую свечу. На все это ушло у него несколько минут, которые я молча просидела на лавке. После этого он прилепил свечу к столу и начал водить над ней руками. Выглядело все это очень таинственно.

— Подуй на воду, — попросил он, спустя какое-то время.

Я наклонилась над ковшом и дунула так сильно, что вода разошлась кругами.

Костюков поднял свечу и быстро вылил в центр круга, растаявший вокруг фитиля воск. На поверхности воды сразу образовались застывшие, белесые фигуры. Я пыталась понять, что они значат, но кроме нескольких неровной формы пятен на воде ничего не увидела.

— А что?.. — хотела спросить я, но колдун посмотрел таким тяжелым взглядом, что я сразу же замолчала.

Илья Ефимович придвинул ковш к себе и долго, сосредоточено смотрел на воду. Наконец он поднял на меня взгляд, пожал плечами и обескуражено развел руками.

— Ничего не понимаю!

— Что? Опять не получилось? — спросила я.

— Похоже, что информация о тебе заблокирована!

— Чего? — переспросила я. — А откуда вы знаете такие слова?

— Такая у меня профессия, много знать, — ответил он. — О твоем прошлом я сказать вообще ничего не могу, а о будущем узнал только то, что жить ты будешь долго, и тебя ждет много приключений.

— А про любовь? Как же мы с Алешей…

— О любви вам лучше позаботиться самим. Одно могу сказать, твой муж будет не единственным мужчиной в твоей жизни.

— Да что бы я! Да, никогда в жизни! Как вы могли такое подумать! — возмутилась я.

— И изменишь ты ему очень скоро, — усмехнулся Костюков. — Правда, не совсем по своей воле. Такие мелочи я еще могу предсказывать.

— Вы считаете измену мелочью?! — возмутилась я. — А как же Маша?

— При чем здесь Маша? — удивился он. — Я у нее не первый и не последний, к таким вещам нужно относиться спокойно.

— Ну, я просто не знаю что и сказать! — воскликнула я, вставая. — Меня никто не заставит изменить мужу, даже смерть!

— Ой, ли? А твой сегодняшний сон? Это что не было изменой?

— Откуда вы про него знаете? — не на шутку испугалась я. — Это же был только сон!

— Зато, какой славный, сама посмотри вот сюда, — показал он пальцем на восковое пятно. — Узнаешь?

Я посмотрела на небольшую чешуйку застывшего воска. Ничего в ней не было необычного, но вдруг я почувствовала, как все внутри у меня сладко заныло.

— Вот видишь, — ничего не спрашивая, удовлетворенно сказал Илья Ефимович. — Жизнь есть жизнь, и люди редко становятся ангелами. Все мы обычные грешники, поэтому нужно уметь прощать не только свои, но и чужие грехи.

— Но, как же так, неужели и я, и Алеша…

— Он хороший, — Костюков замялся, подбирая нужное слово, — мужчина? Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Очень, — не раздумывая, ответила я. — Самый лучший!

— А ты? — неожиданно для меня, спросил он.

— Что? — не зная как ответить на такой прямой вопрос, попыталась увильнуть я.

— Ты хорошая женщина? — уточнил он.

Вопрос у Ильи Ефимовича поучился такой заковыристый, что как ни ответь, все выйдет двусмысленность.

— Надеюсь, — подумав, нашла я неопределенное слово.

— Тогда зачем, если вы, вынуждено, окажетесь в долгой разлуке друг с другом, обрекать себя на ненужные мучения воздержания? Для этого существуют люди, которым такая жизнь нравится. Те же монахи, скопцы, аскеты. Нам с Машей умерщвление плоти не подходит вот мы с ней и… да ты все и сама видела… И мы оба тебе благодарны, за то что ты нас познакомила.

Мне показалось, что в этих аргументах есть какой-то пробел, но я не смогла сразу найти, что возразить и спросила:

— Выходит вы за разврат?

— Я не за и не против разврата, — ответил он, — я за то, чтобы люди сами решали, что им хорошо и что плохо, а не шли как бараны за самыми лучшими пророками и героями. Жаль, что ты пока этого не поймешь, как еще долго не будет понимать большинство людей на земле. В мире почему-то всегда случается, что как только кто-то из самых лучших побуждений, пытается всех осчастливить и заставить жить по своим очень хорошим законам, сразу появляется множество несчастных людей и начинает литься кровь.

Костюков оказался прав, я действительно почти ничего не поняла из того, что он сказал. Мне были ближе и понятнее простые, жизненные примеры, а не сложные отвлеченные рассуждения.

— Но, если мы с мужем будем… я и он, с другими, что останется от нашей любви?!

— Этого я не знаю, но мне кажется, настоящая любовь больше, чем то, чего ты боишься. Впрочем, это право каждого выбирать, что ему лучше.

Я подумала и поняла, что одна мысль о том, что Алеша окажется с другой женщиной, мне отвратительна. Ладно бы я, это еще можно понять и простить, но что бы он! Ни за что! Да и зачем ему это нужно?!

— Я все рано против разврата и ни за что не изменю мужу! — твердо сказала я, оставляя за собой последнее слово.

Костюков улыбнулся и, оставив его за мной, заговорил на другую тему.

— Еще я хотел бы обсудить с тобой наши имущественные дела.

— Вы говорите об имении? Мне кажется, у нас ничего не получится. Сегодня ко мне приходил Трегубов, просил, чтобы я вернула ему бумаги. Я, конечно, отказала, но поняла, что он все равно не согласится лишиться всего имущества и скорее меня убьет, чем останется нищим. Сегодня ночью он уже подсылал ко мне убийцу.

— Знаю, маленького человека с заросшим бородой лицом, — сказал Костюков.

— Да, но откуда…

— Он не мог причинить тебе зла, — не дослушав, перебил он.

— Но он ведь подсматривал за мной, — растеряно сказала я.

— Однако не убил, а напротив, охранял и берег твой сон. Поверь, мне кажется, тебе с ним еще придется встретиться и бояться его не стоит. Он тебе предан до гробовой доски.

— Почему? — невольно воскликнула я.

— Думаю, из любви, а там, кто его знает.